обдумать.
Флер увидела, что в нем кипят чувства, которые он хочет выразить, однако помогать ему не собиралась. В этот момент она ненавидела себя и почти ненавидела его. Почему всю работу, необходимую для того, чтобы защитить их любовь, приходилось делать ей? Это несправедливо!.. А потом она увидела его глаза, обожающие и страдающие.
– Не смотри на меня так! Я всего лишь не хочу потерять тебя, Джон.
– Ты не можешь потерять меня, пока я тебе нужен.
– О, еще как могу.
Джон положил руки ей на плечи.
– Флер, ты знаешь что-то, чего не знаю я?
Именно этого вопроса, бьющего прямо в цель, она и боялась. Она посмотрела Джону в глаза и сказала:
– Нет.
Она сожгла корабли, но много ли это значит, если взамен она получает его? Он ее простит. Она порывисто обняла Джона за шею и поцеловала в губы. Победа близилась! Флер понимала это по тому, как билось его сердце, прижатое к ее сердцу, и как закрылись его глаза.
– Я хочу быть уверена! – прошептала она. – Хочу быть уверена! Обещай мне!
Но Джон не отвечал. На его лице застыло выражение крайнего отчаяния. Наконец он произнес:
– Это все равно что ударить их. Я должен немного подумать, Флер. Я правда должен.
Она выскользнула из его рук.
– О! Прекрасно!
И тут она вдруг разразилась слезами разочарования, стыда и перенапряжения. Последовали пять горестных минут. Нежные сожаления Джона не знали границ, однако обещания он так и не дал. Флер хотелось закричать: «Ну и отлично! Если ты недостаточно сильно любишь меня, тогда прощай!» – но она не посмела. С рождения привыкшая всегда добиваться своего, она была обескуражена отпором, полученным от такого юного, нежного и преданного существа. Она хотела оттолкнуть его, хотела испытать на нем действие холодности и гнева, но опять не отважилась. Она знала, что пытается хитростью толкнуть его к непоправимому, и это умаляло все: искренность обиды, искренность страсти… Даже ее поцелуи оказались не так обольстительны, как ей хотелось. Короткая бурная встреча окончилась, ничего не решив.
– Будете немного чаю, gnädiges Fräulein?
– Нет! – вскричала Флер, отталкивая Джона. – Нет, спасибо, я ухожу!
И она ушла, прежде чем ее успели удержать. Ушла тихо, вытирая щеки, на которых выступили красные пятна. Ушла испуганная, рассерженная и очень несчастная. Она ужасно взволновала Джона, однако он ничего твердо не пообещал, и ни о чем они не условились! Как бы то ни было, чем более неопределенным и опасным рисовалось Флер их будущее, тем крепче «воля к обладанию» сжимала ее сердце своими щупальцами – как клещ, зарывающийся в плоть!
В доме на Грин-стрит никого не оказалось. Уинифрид отправилась вместе с Имоджин смотреть пьесу, про которую одни говорили: «Это аллегория», а другие: «Очень будоражит, вы не находите?» Уинифрид и Имоджин пошли в театр именно в надежде быть взбудораженными. Флер поехала на вокзал Паддингтон и села в поезд. Воздух с Уэст-Дрейтонских кирпичных заводов и с поздних покосов, проникая в открытое окно вагона, обдувал ее по-прежнему пылающие щеки. Время рвать цветы, по-видимому, уже прошло: теперь все они обросли шипами и колючками. Однако золотой цветок, вплетенный в терновый венец, казался Флер еще прекрасней и еще сильнее привлекал ее упорный дух.
IX
Масло в огне
Когда Флер вернулась, в доме царило настроение настолько ей непривычное, что оно проникло даже в тревожную ауру ее собственной личной жизни. Мать была в голубых чулках и черных думах, отец – в белой фетровой шляпе и в винограднике. Оба словно воды в рот набрали. «Это из-за меня? – подумала Флер. – Или из-за Профона?» У матери она спросила: «Что с папой?» Мать только пожала плечами. А отец на вопрос: «Что с мамой?» – сказал:
– С мамой? А с чего ты взяла, что с ней что-то не так? – и направил на дочь острый взгляд.
– Кстати, – пробормотала Флер, – мсье Профон уплывает на своей яхте в «маленький» вояж по южным морям.
Сомс принялся разглядывать ветку, на которой не было ни одной грозди.
– Эта лоза оказалась бесплодной… У меня был молодой Монт. Спрашивал кое-что про тебя.
– Правда? И как он тебе, папа?
– Продукт своего времени, как и все его сверстники.
– А ты кем был в его годы, мой дорогой?
Сомс мрачно улыбнулся.
– Мы работали, а нынешние молодые люди только развлекаются: летают, ездят на мотоциклах, крутят шашни.
– А ты никогда не крутил шашни?
Задавая этот вопрос, Флер не смотрела на отца прямо и все же видела его вполне хорошо: бледное лицо побагровело, брови, в которых седые волоски пока еще перемежались с темными, сомкнулись.
– Для флирта у меня не было ни времени, ни желания.
– Тогда, может, у тебя была большая страсть?
Сомс пристально на нее посмотрел.
– Да, если хочешь знать. Много добра мне это принесло!
Он зашагал вдоль трубы с горячей водой. Флер на цыпочках тихо последовала за ним.
– Расскажи, отец!
Сомс застыл.
– Для чего тебе в твоем возрасте знать о таких вещах?
– Она жива?
Он кивнул.
– Замужем?
– Да.
– Это мать Джона Форсайта, ведь так? И она была твоей первой женой.
Сказать это Флер побудила интуитивная догадка: отец намерен препятствовать ей, потому что не хочет, чтобы она узнала о ране, некогда нанесенной его самолюбию. И все-таки сейчас она вздрогнула, увидев, как такой зрелый и уравновешенный человек скорчился, словно от удара. Нота острой боли в его голосе испугала ее.
– Кто тебе рассказал? Если твоя тетка… Говорить об этом для меня невыносимо.
– Дорогой мой, – прошептала Флер, – это же было так давно…
– Давно или недавно, я…
Флер остановилась и погладила его руку.
– Я пытаюсь об этом забыть, – сказал он вдруг, – и не хочу, чтобы мне напоминали. – Затем, по видимости, выплескивая давно копившееся раздражение, прибавил: – Сейчас никто ничего не понимает. Большая страсть! Да кто теперь знает, что это такое?!
– Я знаю, – едва слышно промолвила Флер.
Сомс резко повернулся в ней.
– О чем ты говоришь! Ты еще ребенок!
– Может, я унаследовала это от тебя, отец.
– Что?
– Чувство к ее сыну.
Сомс побледнел, точно полотно, и сама Флер, как она догадывалась, была не румяней его. Они стояли и смотрели друг на друга, вдыхая знойный влажный воздух, пахнущий землей, геранью в горшках и быстро спеющим виноградом.
– Это безумие, – наконец произнес Сомс пересохшими губами.
Флер, почти не шевелясь, пробормотала:
– Не злись, отец, я ничего не могу поделать.
Но она видела: он не злится, он просто напуган, глубоко напуган.
– Я думал, эта глупость, – выдавил Сомс, запинаясь, – давно забыта.
– Нет, совсем напротив: чувство стало в десять раз сильней.
Сомс пнул трубу. Флер никогда не боялась отца – нисколько, – и это нелепое движение ее тронуло.
– Дорогой папа, – сказала она, – что должно случиться, то случится, ты же знаешь.
– Должно?! – повторил Сомс. – Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Мальчишке тоже все известно?
К щекам Флер прихлынула кровь.
– Еще нет.
Сомс вновь от нее отвернулся и, чуть задрав одно плечо, неподвижно уставился на сочленение