золотая тарелка, – даже не растрепались.
– Я могу жить, не имея ни гроша! – воскликнул он. – Я привык делать это во имя своего Искусства. Тратить деньги заставляете нас вы, буржуа.
После всего, что сделала во имя Искусства сама Джун, после того, как близко к сердцу принимала она невзгоды своих «хромоногих уточек», эти слова ударили ее как камень, попавший прямо в ребро. Она стала судорожно подбирать достойный ответ, когда дверь открылась, и австрийка пробормотала:
– К вам молодая леди, gnädiges Fräulein[77].
– Куда вы ее проводили?
– В маленькую комнату для еды.
Бросив взгляд на Бориса Струмоловского, на Ханну Хобди и Джимми Португала, Джун, лишенная душевного равновесия, молча вышла. Молодой леди, ожидавшей ее в «маленькой комнате для еды», оказалась Флер – очень хорошенькая, хотя и бледная. В эту минуту разочарования присутствие «хромой уточки» одной с нею породы было утешительно для Джун с ее инстинктивной склонностью к гомеопатии.
Девушка приехала, конечно, из-за Джона. Или для того, чтобы что-нибудь разузнать. А оказывать кому-то помощь – это сейчас было для Джун единственным терпимым занятием.
– Вот вы и вспомнили про мое приглашение! – сказала она.
– Да. У вас славный домик – похож на утеночка! Но я бы не хотела вас отвлекать, если у вас гости.
– Ничего страшного, – ответила Джун, – пускай немного поварятся в собственном соку. Вы пришли из-за Джона?
– Вы сказали, нам следует знать ту историю. И я все выяснила.
– Вот как? – отозвалась Джун блекло. – Неприятное дело, да?
Они стояли с двух сторон от маленького, не покрытого скатертью стола, за которым Джун обыкновенно обедала. Сейчас на нем стояла ваза с маками. Девушка подняла руку, затянутую в перчатку, и потрогала цветы пальцем. Ее модное платье – узкое, ниже колен, с оборками на бедрах – неожиданно понравилось хозяйке дома. Очаровательный цвет – льняно-голубой. «Так и просится в раму», – подумала Джун. Это нежно-розовое слегка нахмуренное личико и эта девичья фигурка как никогда украсили маленькую столовую с белеными стенами, полом и очагом из старого бледно-красного кирпича и черным оконным переплетом, сквозь который косо проникали последние солнечные лучи. Джун вдруг живо вспомнила, как хороша была она сама в те далекие дни, когда всем сердцем стремилась к Филипу Босини – своему возлюбленному, который оставил ее, чтобы погубить себя и навсегда разрушить брак Ирэн с отцом этой девушки. Знает ли Флер и об этом?
– Ну, так и что же вы намерены делать? – спросила Джун.
Флер ответила не сразу.
– Я не хочу, чтобы Джон страдал. Я должна как можно скорее с ним увидеться, чтобы положить этому конец.
– Вы хотите положить этому конец?
– А что еще остается делать?
Эта девушка вдруг показалась Джун нестерпимо сухой.
– Наверное, вы правы, – пробормотала она. – Так считает мой отец, но… я бы сама так не поступила. Я не сдаюсь без борьбы.
Как бдительно девушка держалась, как ровно звучал ее голос, лишенный всяких эмоций!
– Люди почему-то упорно думают, что я влюблена.
– А вы не влюблены?
Флер пожала плечами. «Следовало ожидать! – подумала Джун. – Дочка Сомса – рыбина. Хотя сам-то он…»
– Ну и чего же вы в таком случае хотите от меня? – спросила она с некоторым отвращением.
– Нельзя ли мне завтра здесь у вас увидеться с Джоном? Он бы заехал к вам по пути к Холли, если бы вы прислали ему записочку. А потом вы могли бы потихоньку сказать в Робин-Хилле, что все кончено и что им не нужно рассказывать Джону про его мать.
– Хорошо! – отрезала Джун. – Я напишу сейчас же, а вы можете отправить письмо. Встретитесь завтра в половине третьего. Меня самой в это время дома не будет.
Она села за крошечный секретер, стоявший в углу, а когда повернулась с готовой запиской в руке, Флер по-прежнему трогала пальцем маки. Джун лизнула марку:
– Ну вот. Если вы не влюблены, то больше и говорить нечего. Джону повезло.
Флер взяла письмецо.
– Огромное спасибо!
«Хладнокровная маленькая нахалка», – подумала Джун. Сын ее отца полюбил без взаимности, и кого! Дочку Сомса! Как унизительно!
– Это все?
Флер кивнула. Ее оборки затрепетали, когда она, слегка качнув бедрами, направилась к выходу.
– До свидания!
– До свидания! – ответила Джун и, закрывая дверь, побормотала: – Модная штучка! Ну и семейка!
И она возвратилась в свою студию. Струмоловский опять христоподобно молчал, а Джимми Португал проклинал всех, кроме тех, чьи взгляды выражал в своем «Неохудожнике». Среди проклинаемых оказались Эрик Коббли и некоторые другие «хромые уточки», чья гениальность в ту или иную пору оказывалась объектом щедрости и восхищения Джун. С чувством разочарования она отошла к окну, чтобы речной ветер скорее сдувал с нее визгливые слова гостя.
Когда же Джимми Португал наконец кончил говорить и ушел вместе с Ханной Хобди, Джун села и на протяжении получаса матерински успокаивала молодого Струмоловского, обещая ему как минимум месяц американского потока, так что, когда он уходил, его нимб был в полном порядке. «И все-таки, – подумала Джун, – Борис чудесный».
VIII
Закушенные удила
Знать, что ты идешь в одиночку против всех, – для некоторых натур это означает испытывать чувство морального раскрепощения. Флер покинула дом Джун без угрызений совести. Прочитав в голубых глазах своей миниатюрной родственницы осуждение и негодование, она была рада, что сумела одурачить эту пожилую идеалистку, на которую смотрела с презрением, поскольку та не разгадала ее истинных намерений.
Положить всему конец? Как бы не так! Скоро она покажет, что все только начинается. И она улыбнулась себе, сидя на империале автобуса, везущего ее назад в Мэйфер. Однако улыбка умерла в спазмах тревоги. Получится ли уладить дело с Джоном? Сама-то Флер закусила удила, но вот захочет ли он сделать то же? Она знала правду и понимала, как опасно промедление, а он не знал ничего – здесь их разделяло огромное расстояние.
«Может, рассказать ему? – подумала она. – Не будет ли это надежнее?» Гадкое стечение обстоятельств не имело права препятствовать их любви! Джон должен с этим согласиться! Они такого не допустят! Со временем люди всегда принимают свершившиеся факты. От этих размышлений, довольно глубоких для ее возраста, Флер перешла к соображениям менее философским. Вдруг сначала она уговорит Джона быстро заключить с нею тайный брак, а потом он выяснит, что она знала правду? Как быть тогда? Джон терпеть не мог неискренности. Наверное, все-таки следовало сказать ему. Но воспоминание о лице его матери противодействовало этому побуждению. Флер боялась. Мать влияла на Джона очень сильно – вероятно, сильнее, чем она сама. Риск был слишком велик.
Глубоко погруженная в инстинктивные расчеты, Флер проехала Грин-стрит и вышла из автобуса только возле отеля «Ритц», а оттуда направилась пешком по стороне Грин-парка. Гроза умыла деревья, и с них по-прежнему стекала вода. Чтобы тяжелые капли не падали на оборки платья, Флер пересекла Пиккадилли и оказалась под