Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

знатные граждане предпочитали хоронить своих близких или на монастырской территории, или на церковно‐приходской. Когда землю у Церкви отобрали (вместе со зданиями и внутренним содержанием их), то и начали по‐новому устраивать здесь жизнь. В Осташкове нам встретилась рядом с автодорогой, на углу сквера скромная табличка, в которой сообщалось, что на этом месте когда‐то было городское кладбище, где были захоронены виднейшие и прославленные люди города, но кладбище ликвидировали, чтобы что‐то построить на его месте. Но ничего не построили, кроме дороги, прошедшей по бывшему кладбищу. В известных «Записных книжках 1950–1960‐х годов» епископа Варнавы (Беляева) этой теме также посвящено несколько строк: «Вспоминается масса уничтоженных кладбищ в Томске и других городах. В Нижнем Новгороде Петропавловское кладбище расчищено под увеселительный сад (Парк культуры и отдыха), который местные жители прозвали „сад живых и мертвых“»[1143].

Будучи жителем г. Самары, я знал о том, что на месте двух городских стадионов, стоявших впритык к старинным храмам, находились когда‐то городские кладбища. На главной площади города, где в советское время проходили демонстрации и парады, напротив памятника В. В. Куйбышеву, прежде тоже находилось соборное кладбище для почетных жителей города. Как‐то (1982–1983 гг.), будучи еще студентами, мы стали свидетелями такой картины: на огромной заасфальтированной Куйбышевской площади начались ремонтные работы; всю территорию прорезали глубокие канавы, и вот тут‐то и обнаружились остатки «старинного прошлого». То здесь, то там из земли показались осколки старинных надгробий, и хотя человеческих останков не было видно, все равно было ощущение чего‐то страшного и трагического от этого неожиданно взглянувшего из‐под асфальта прошлого. Куйбышевскую площадь формирует подкова серого, массивного здания Оперного театра, выстроенного в 1930‐е годы, незадолго до войны, на месте разрушенного кафедрального собора Воскресения Христова, построенного на купеческие деньги. На закладке его присутствовал император Александр II. Рядом с кафедральным собором имелось и кладбище, остатки которого и открылись нам в 1980‐е годы. Не пощадила революционная стихия и наиболее прославленное кладбище, на территории женского Иверского монастыря, где находилась в числе прочих могила выдающегося деятеля Самарской земли Петра Владимировича Алабина. Надгробия были сметены, на кладбище появились деревянные туалеты для рабочих, которых поселили на территории женской обители. А ведь именно купечеству была обязана Самара (и Россия!) всеми своими великими достижениями: экономическими, культурными и обширными делами милосердия[1144]. Но именно купечество, как и духовенство (белое и черное) наиболее пострадало в годы революции. Пострадало вплоть до уничтожения и осквернения их памяти. Сюда, в Самару, в начале Великой Отечественной войны выехало правительство, был даже сделан бункер для Сталина; здесь находился эвакуированный из Москвы дипломатический корпус; здесь возник крупнейший в стране центр машиностроения и самолето‐, а потом и ракетостроения. Опыт той же Самары учит нас, что ошибочно видеть в советской власти творца новой индустриальной России, пришедшей на смену якобы «России, знавшей только соху». Без купечества и дворянства, заложивших искомый экономический фундамент в стране еще до революции и много сделавших в 1920‐е годы, — не было бы и индустриализации 1930‐х и последующих годов. Ведь индустриализация — это не только заводы и фабрики, но и культура отношения к труду; научные и инженерные школы; первоклассный организационный опыт. Всё это передала советской России дореволюционная Россия, как и всех великих специалистов, которых принято считать советскими.

Купечество, мещанство, буржуазия

Немало представителей этих сословий погибло в самые первые годы революции, когда ненависть к прошлому миру искала выхода в частых и беззаконных расправах с представителями враждебных революции сословий, особенно когда сословные признаки были буквально написаны у человека на лице. Епископ Нестор Камчатский, свидетель и летописец расстрела Московского Кремля, рассказывает об озверелости революционеров, запросто расправлявшихся с неугодными им людьми[1145]. Это происходило как в столицах, так и в провинции. Княгиня В. Н. Бостельман (в девичестве Меншикова) в 1920‐е годы волею судеб оказалась в Перми и стала свидетельницей одной из таких страшных расправ. «По городу бродил потерявший управление гарнизон. Солдаты входили в любой дом, брали, что хотели и никакой управы на них не было. Однажды ввалились они и к родителям. Папа сел за рояль и стал играть им „Барыню“ — они были в восторге. Взяли только колоду карт и ушли. Но был день, когда гарнизон разгромил винные склады, солдаты перепились и подожгли город. Всё вокруг пылало, но пожар почти не тушили. Солдаты выволокли за волосы и бороды двух купцов — отцов города и потащили их на берег Камы. Эти купцы построили в городе большой храм, училище, больницу, приют для сирот и вдов. Они выписали из Англии пожарные машины, которых и в Петербурге не было. На берегу Камы их поставили у воды и в сильный мороз обливали водой из проруби, пока не сделали из них две колоды. Орда, потерявшая разум людей, плясала и веселилась вокруг дела рук своих, а наверху поднимались к небу языки огня, освещая все вокруг. Жители спасались, кто где мог»[1146].

Обратимся к нескольким примерам, как выходцы из купцов сумели выжить в советское время. Удивительна и поучительна судьба Николая Евграфовича Пестова (1892–1982), происходившего из мещанско‐купеческой семьи, в советское время прошедшего тернистый путь от комиссара и активного участника Гражданской войны до крупного ученого‐химика, а позже — известного всей православной России постсовестского времени богослова и мыслителя. Биография была написана Николаем Евграфовичем в 1972 г., в возрасте 80‐ти лет, за 10 лет до кончины. В этом документе нам важны те акценты, которые расставляет автор, давая характеристику советскому времени, включая самый ранний период. Во‐первых, нам ясно, что купеческая православная (нижегородская) семья, где он воспитывался под родительским кровом, по нравам и мировоззрению была близка к интеллигенции: мальчика «к молитве не приучали». Более всего из раннего детства ему запомнились: любовь и доброта матери, уют в доме, присутствие множества красивых растений. Круг чтения дома, к которому приучали мальчика, был светский, классический (Пушкин, Дефо, Толстой, Жуковский, Тургенев, Загоскин, Гончаров). Раз в неделю занятия по Закону Божьему с дьяконом; потом реальное училище, театр. Сильные впечатления юноша получил от прочтения «Князя Серебряного»: «Я преклонился перед его мужеством, прямотой характера и его доблестью при защите крестьян от царских опричников»[1147]. Очень рано юноша познакомился с марксизмом и потерял веру в Бога, стал атеистом. Как писал Николай Евграфович: «Ни в ком из окружающих меня людей я не видел проявления христианской любви и добродетелей. Все делалось только напоказ, потому что так было принято, а на самом деле все кругом погрязло в пороке и разврате. Над верой смеялись». Уйдя добровольцем на фронт