Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

подтверждалось и репрессивными мерами в отношении господствовавших до революции сословий. В то же время, где только возможно, советская власть использовала представителей этих сословий в своих целях: в армии, на госслужбе, в финансовой области, образовании, науке, художественной сфере. Основная часть русской аристократии, в том числе дворянства, была вытеснена на границу или уничтожена в ходе Гражданской войны, которую следует считать высшей точкой противостояния между дворянством и революционерами, сумевшими объединить вокруг себя большую часть простонародных сил страны. Гражданская война очевидным образом продемонстрировала, что русское дворянство в России совсем не умерло, как это неустанно провозглашалось до революции антиправительственными силами. Война показала, что дворянство еще способно к самоорганизации, что оно, в отличие от либеральной интеллигенции, не готово к передаче власти «народу», а точнее, под видом народа — партии радикальных революционеров‐большевиков. Также война обозначила все критические точки, отделяющие одну силу от другой, одну идентичность от другой. Дворянство провозгласило консервативность основой своей позиции, заявив о «белой идее» и противопоставив ее не либеральной — буржуазной — идее, а другой консервативной — «красной идее». Таким образом, Гражданская война столкнула друг с другом две консервативные силы, не желающие уступать друг другу в рамках мирных договоренностей. Хотя такой известный автор по истории Гражданской войны из числа белоэмиграции, как Н. Н. Головин, настаивал на том, что «линия разрыва между белыми и красными прошла не между какими‐то сословными или „классовыми“ интересами офицеров и солдат, а между твердым убеждением в необходимости продолжать войну до победного конца — с одной стороны, и примитивным мировоззрением, не видящим цели продолжения этой войны — с другой»[1106]. По этой логике белые принуждали красных к продолжению войны или же — таким образом доказывали, что красные были неправы в вопросах мира и войны. Однако и белые и красные признавали, что война была «за идею». Противостояние «белых» и «красных» формировалось в России задолго до революции, как противостояние «традиционного порядка» и «народной революции», с ее западными, а не русскими (разинщина и пугачевщина) формами стихийности. Даже термин «красные» — это не постреволюционное изобретение, а обозначение революционеров задолго до революции. В другом месте своей книги Н. Н. Головин (опровергая свою же мысль о причинах противостояния белых и красных) ясно показывает, как большевикам удалось объединить многомиллионные массы простонародья для борьбы с белыми. Этой силой стала умело разжигаемая ненависть к «буржуям», которые, по мысли большевистских вождей и агитаторов, хотели отнять у народа завоеванное революцией народное счастье — право на землю, свободу, народную власть. Умело разжигаемая ненависть включала в себя и маркеры «буржуя», заключенные не только в лице человека, его одежде и манере поведения, но и образе жизни, которого он придерживался[1107].

Революция была «стихийностью», белое движение — «порядком», «традицией». Однако Белое движение, направленное к установлению «порядка», также не было почвенным, традиционным, так как в значительной степени оно было ориентировано на умозрительные идеи, сложные, не имеющие общей платформы для всех белых сил. Здесь тоже было много прозападных иллюзий, хотя и консервативного толка, но видящих во внешней — западной — силе необходимую поддержку для борьбы с разгулявшейся народной стихией. Врагом Белого движения был не просто революционер, проникнутый западными, марксистскими идеями, но революционер с национальным подтекстом. «Белые» видели, что большевистская революция стремится решать не столько социальный вопрос — равенства социальных групп, сколько национальный вопрос. Вот почему обе эти идеи рассматривались как сугубо враждебные и неприемлемые для белых, вплоть до времени, когда большевики в ходе войны стали активно разыгрывать национальную карту, давая обещания представителям «малых народов», умело манипулируя их националистическими чувствами.

Гражданская война укрепила дворянскую идентичность, вернула дворянству четкое понимание своего места в системе социальных сил страны, но одновременно, после поражения Белой Армии, война поставила перед дворянством дилемму: или уезжать из России, или оставаться в стране и покориться «по‐новому» новой власти. Собственно, дворянство стало решать эту проблему с самого начала Гражданской войны, потому что немало дворян сделалось военспецами, добровольно поступив на службу в Красную Армию. Оправданием этому (с их точки зрения) служили два обстоятельства: 1) соперник с самого начала рассматривался как консервативная сила, способная решать вопрос о власти с почвенных позиций, защиты Отечества как Отечества, а не как парламента; 2) решение национального вопроса, декларируемого большевиками при почвенном характере их власти, можно было рассматривать в рамках имперской программы прежней России, где национальный вопрос решался как вопрос укрепления центральной власти. Таким образом, для военспецов из дворян была приемлемая, в рамках традиционного дворянского менталитета, мотивация служения России, тем более, что большевики в годы Гражданской войны действовали очень осторожно, особенно в отношении национальных вопросов. Что же касается победителей из числа дворянства, не сумевших или не пожелавших уехать из страны после поражения Белой Армии в Гражданской войне, то нельзя не учитывать два вышеприведенных аргумента в пользу примирения с советской властью, или хотя бы терпимого к ней отношения. Задачей русского дворянства, пожелавшего, вольно или невольно, остаться в России, стало сокрытие своего социального, сословного лица; для этого дворянство начало осваивать новые профессии, вплоть до пролетарских, а также принимать все необходимые меры для физического выживания. Основная масса оставшихся в стране дворян состояла из женщин, большей частью с детьми, их матерей и бабушек, мужчин пожилого возраста и дворянской молодежи до 14 лет.

Наиболее тяжело в этой ситуации пришлось той части высокородной и в прошлом богатой части дворянства, которая относилась к аристократии. Ее особенно преследовали, а в 1917–1918 гг. за принадлежность к князьям или графам могли просто расстрелять без суда и следствия. Именно в этой категории дворянства чаще всего наблюдалось сочетание таких качеств, как монархизм и глубокая церковность, категорически неприемлемых для советской власти. Во всяком случае, требовалось добровольно отказаться от титула, не демонстрировать своих монархических воззрений и расстаться со всеми накопленными богатствами в пользу новой власти. Светлейший князь Иван Николаевич Меншиков, последний обладатель княжеского титула неделимого наследования рода Меншиковых — майората — закончил свой земной путь в 1918 г., задержанный красноармейским патрулем за неуважительное ношение красного банта. Князь прицепил его сзади, пониже спины. Со слов его внучки, автора замечательных мемуаров и размышлений о советской эпохе М. И. Стародубцевой, «в революцию, оставаясь патриотом, Иван Николаевич не покинул Россию, не веря, а может быть не понимая, чем это может все обернуться»[1108]. Красноармейцы привели его в участок на Красной Песне и учинили допрос: «„Ваша фамилия?“, — спросили его. „Светлейший князь Меншиков“, — ответил он. „Теперь князей нет!“, — заорал на него дежурный. „Только Государь‐император может лишить меня этого звания“, — бесстрашно