Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

точки зрения не могли вписаться в социальную структуру нового общества, и их следовало или физически истребить (Гражданская война, террор, репрессии), или вытеснить на периферию, за пределы гражданского общества, сделать бесправными. Но, кроме того, необходимы были простые и понятные «всем трудящимся» идеологические клише «классового врага». Самый первый опыт ранжирования, сразу после 1917 г., включал в себя разделение всего населения на трудящихся и живущих на нетрудовые доходы[1082]. Вторые постепенно приобрели общее название «бывшие люди». И хотя, как отмечает исследовательница этого вопроса, это было не юридическое понятие и явление, не существовавшее в реальной жизни, но власти было удобно иметь такой общий взгляд и такое общее обозначение всего несоветского[1083]. Удобно было придавать «бывшим» то политический, то социальный оттенок; удобно было применять это понятие к разным группам. С появлением новых, более активных внутренних врагов их можно было включить в привычную оболочку. Конечно, уже в самом названии «бывшие люди» заметна очевидная сегрегационная основа: «бывшие» и «люди», т. е. измерение уровнем человек/нечеловек (бывший человек). Бывшие, если не были служащими, не имели пайка, когда существовала карточная система; они могли быть расстреляны без суда и следствия или по упрощенной схеме (революционные трибуналы, тройки); они лишались жилья, имущества, всех средств существования; права передвижения по стране; не могли устроиться на работу. И хотя эти формальности не всегда выполнялись и существовали их нарушения, но правило (закон) было сугубо репрессивно по отношению к этим людям.

Важным следует отметить факт полного нежелания советской власти рассматривать вопрос о широкой социальной реабилитации «бывших» и постепенности включения их в советское общество. Даже те категории, которые попадали в поле зрения временного лояльного отношения к ним — так называемые спецы, все равно не исключались полностью и абсолютно из группы бывших. «Бывшими» они считались всегда и навечно, потому что для этой категории не было никаких возможностей реабилитации. Единственно, что спасало людей — это возможность затеряться: через смену фамилии, через работу, не требующую серьезной проверки личности, и другие пути. Сказанное о жестком отношении к «бывшим людям» не исключало гибкого отношения советской власти к своим врагам: использование труда специалистов (из всех сословий, включая и дворянское); не только расстрел и высылка, но и отпуск на волю «на поруки», амнистии и др. Такая позиция не считалась слабостью советской власти, наоборот, власть видела в этом слабость тех, кто сдавался на ее милость и приходил к ней служить. В пользу полного нежелания советской власти смотреть на бывших, как на обычных людей, говорят и те чрезвычайные меры, которые употребляла советская власть по отношению к этой многомиллионной группе русского народа. Так, красный террор (1918–1921 гг., или по другим данным до 1923 г.) рассматривался как особый инструмент давления на классовых врагов; террор был направлен не на лица, а на «классы», на массовое отмщение в ответ на убийства отдельных большевистских активистов. Террор включал в себя и создание в стране общей атмосферы «классовой ненависти» и тотального насилия по отношению к «бывшим». По отношению к так называемым врагам власти, а точнее «бывшим», допускались какие угодно меры насилия. Эта вседозволенность открывала невиданные по жестокости и садистской изощренности способы убийства мирных граждан (особенно из числа духовенства, епископата и аристократии), как и другие формы принуждения; изъятие имущества, жилья, денежных средств, драгоценностей также осуществлялось как полный произвол и грабеж, не ограниченный никакими законами и мерами. И наконец, лишение ограбленных и выброшенных на улицу людей завершалось лишением их возможности трудиться квалифицированно, допуская лишь черновой и тяжелый физический труд.

По замечанию Т. М. Смирновой, среди большевиков первой половины 1920‐х годов не было единства относительно применения репрессивных мер в отношении «бывших людей». Чекист Ф. Э. Дзержинский выступал за гибкую систему принуждения; особый контроль за активными врагами советской власти и экономические меры воздействия на большую часть бывших, которые являются пассивными врагами советской власти[1084]. Другая группа большевистской номенклатуры поддерживала в целом жестко репрессивное отношение к бывшим. Так, известный деятель комакадемии Ю. Ларин представил в СНК в сентябре 1919 г. «Закон об обязательной регистрации бывших помещиков и лиц, занимающих ответственные должности при царском и буржуазном строе». Он предлагал всех бывших перевести под строгий и постоянный надзор, обязательную регистрацию, зачисление в поднадзорные и получение соответствующего удостоверения личности «поднадзорного»[1085]. Победила точка зрения Дзержинского. Но постепенно, по мере создания советской властью эффективных органов контроля, в том числе спецслужб, стало возможным перейти к тому, что предлагал Ю. Ларин. И в 1930‐е годы такая система контроля заработала, но касалась она лишь тех, кто был затронут репрессиями и попал в поле зрения органов. В целом же, как отмечает Т. М. Смирнова, советская практика отношения к «бывшим» в 1920‐е — 1930‐е годы характеризовалась изменениями; ужесточение сменялось более мягким отношением, а через некоторое время опять начинался новый этап ужесточения. Банальной причиной смягчения всегда являлась заинтересованность советской власти в специалистах, которых у нее катастрофически не хватало. Даже в первые годы советской власти, в годы самого резкого размежевания двух полярных сил — годы Гражданской войны, — на ее стороне находилось огромное число специалистов из числа «бывших», причем во всех сферах, включая даже ЧК[1086]. Но как только представлялась удобная возможность утеснить «бывших», так сразу начинались чистки, репрессии и другие специальные мероприятия по выявлению классовых врагов и наказанию их. Чистки стали регулярно проводиться с 1922 г., сразу после Гражданской войны, в знак «благодарности» советской власти за широкое участие «бывших» в войне на стороне Советов.

В 1925 г. началось наступление на помещиков, осевших в бывших своих имениях, о которых как будто поначалу забыли. 20 марта 1925 г. вышел закон, обязывающий местные власти выселить всех помещиков из их имений. Операция проходила секретно. Губернские и уездные комиссии разрабатывали многочисленные виды анкет для бывших помещиков, где были вопросы, касающиеся их хозяйственной деятельности[1087]. Масштабным было выселение в 1925 г. помещиков из Московской губернии. Собственно, эта акция затронула все регионы, где еще можно было найти поселившихся в глубинке бывших помещиков[1088]. Речь шла об 11 тысячах (с семьями 50 тысячах) человек в масштабах всей России[1089]. Но особенно много их было в Московской губернии. Жизнь помещиков в это время чем‐то напоминала жизнь насельниц закрытых в начале 1920‐х годов женских монастырей, в массе своей превращенных в трудовые артели. Помещики, оставшиеся в России, также быстро освоили в те же годы разные коллективные формы трудовой сельскохозяйственной деятельности. Женские монастыри‐артели были в массовом порядке закрыты в конце 1920‐х годов; помещичьи же хозяйства разорены в 1925 г.; те и другие