Читать интересную книгу "Политика и театр в Европе XX века. Воображение и сопротивление - Марго Морган"

творением.

Шоу написал «Назад к Мафусаилу» в возрасте 63 лет, когда он был болен и предполагал, что жить ему осталось недолго. Поэтому это самая всеобъемлющая работа в его собрании – он надеялся, что она станет его лучшим подарком следующему поколению, его наследием. В конце предисловия к пьесе он пишет следующее:

Я надеюсь, что сотни более изящных и искусных притч выйдут из-под пера молодых рук и вскоре оставят мою далеко позади, как религиозные полотна пятнадцатого столетия оставили далеко позади первые попытки ранних христиан создать свою иконографию. С этой надеждой я удаляюсь и подаю звонок к поднятию занавеса [Там же: 64].

Важно, что Шоу написал цикл «Мафусаил», предполагая, что пьеса никогда не будет поставлена на сцене при его жизни. Пьесы-эпопеи были в те времена непомерно дорогими в производстве, и если бы не готовность профессионального режиссера Барри Джексона рискнуть, предположение Шоу оказалось бы верным. Шоу было достаточно публикации «Мафусаила» – что свидетельствует о его растущем отчуждении от театра как любимого средства самовыражения [Shaw 1970].

Это также свидетельствует о серьезном изменении типа аудитории, для которой он писал. Все его довоенные пьесы предназначались для широкой публики, которая варьировалась от мелкой буржуазии до высшей аристократии. Хотя его пьесы всегда содержали воспитательный посыл, выраженный в форме умных диалогов и острой сатиры, принятие или даже понимание этого посыла не было существенным для постановки, как ясно показывает «Человек и сверхчеловек». В пьесе «Дом, где разбиваются сердца» Шоу попрощался с современным миром и с традиционными тропами, он отбросил условности, чтобы писать произведения, более подходящие его душевному состоянию. Мир, какой он есть, не предложил Шоу утешение, и общественность, поддержавшая войну, кажется, больше не интересовала его. Он писал для себя и для будущих поколений. Будучи признанным драматургом, он мог позволить себе такую роскошь. Как разочарованный и убитый горем представитель военного поколения, он нуждался в переменах. Его более поздние пьесы – цикл «Мафусаил», «Святая Иоанна», «Тележка с яблоками» – это побег от реальной жизни XX века в далекое прошлое и фантастическое будущее.

Поставленный в Бирмингеме в 1921 году цикл «Мафусаил» был плохо принят публикой[57]. Смысл цикла был понят абсолютно неправильно – некоторые даже предполагали, что Шоу написал пьесу в шутку. По словам Марджери М. Морган, «ни одна пьеса Шоу не вызывала большего отторжения, чем “Назад к Мафусаилу”». Она приводит негативные замечания Г. К. Честертона, который «писал о “тех бескровных причудах, которые Бернард Шоу хотел сделать привлекательными”», и Эрика Бентли, который писал, что Шоу «в цикле “Мафусаил” как драматург был просто ужасен» [Morgan 1965]. Даже для тех, кто воспринимал Шоу серьезно, будущее, представленное в пьесах как результат творческой эволюции, не казалось заманчивым. Великий критик Кеннет Тайней, писавший после смерти Шоу, назвал это будущее «откровенно отталкивающим: творческая эволюция, которую с энтузиазмом предсказывает [Шоу], породит расу яйцекладущих струльдбругов, которые живут вечно и чья единственная радость – это праздник самопрославления» [Tynan 1961: 151]. Хотя публика не приняла надлежащим образом евангелие творческой эволюции, религии XX века, это обстоятельство не изменило мнение драматурга о собственной работе.

Как и во многих других отношениях, Шоу был не единственным, кто пытался возродить понимание цели и смысла жизни после Первой мировой войны. Он видел, что «наша воля к жизни зависит от надежды, ибо мы умираем от отчаяния» [Shaw 1972: 696], и предлагал творческую эволюцию в качестве альтернативы «бездонной яме крайне удручающего пессимизма» [Ibid.: 702], угрожавшего выживанию человечества. Религия Шоу представляла собой смесь науки и метафизики, заменившую Бога человеческой волей. Это была смягченная версия ницшеанского видения сверхчеловека – смягченная, потому что в ней говорилось о воле вида, а не о воле индивида, и потому что, хотя индивидуум и может самосовершенствоваться, глубокий прогресс будет происходить постепенно, на протяжении веков. Религия Шоу была разумна, логична и подкреплена сложными научными теориями, которые придавали ей правдоподобность. Но она не сумела завоевать популярность, как и другие попытки его современников вселить надежду и оптимизм.

Возможно, она была слишком абстрактна или слишком далека от картины мира обычного человека. Только являясь в некоторой степени интеллектуалом, человек мог оценить тонкость аргументации Шоу и понять разницу между дарвиновской, неодарвинистской и творческой теорией эволюции. Что еще важнее, творческая эволюция была учением, лишенным противоречий. Не имея сил для противостояния и гарантированного будущего, она не давала возможности своим сторонникам что-либо предпринять. А религия без ритуала, без жертвы и без молитвы – то есть религия, в которой люди не имеют значения, – вряд ли привлекательна для тех, кто отчаянно пытается вернуть себе чувство собственного достоинства и испытать спасение. Биологические работы Ламарка по теории эволюции являются плохой заменой христианской Библии, а «Мафусаил» Шоу, какой бы впечатляющей эта пьеса ни была в постановке, – самое туманное евангелие из когда-либо написанных.

Шоу до конца оставался элитарным интеллектуалом и аристократом. Его искренняя вера в то, что творческая эволюция была «подлинно научной религией, которую сейчас отчаянно ищут все мудрецы» [Shaw 1972][58], говорит о его неспособности понять психологические потребности простого человека. Если ему и приходило в голову, что есть другие, более соблазнительные и гораздо более опасные претенденты на статус светской религии, он об этом не говорил. Если он когда-либо и считал национализм угрозой миру, установившемуся после Первой мировой войны, то не писал об этом в свойственной ему манере. Он в упор не видел того, что XX век, построенный на обломках европейской цивилизации, создал ситуацию отчаяния, в которой значение для людей имели комфорт и утешение, возмездие и месть, а не научная истина. Возможно, некоторые из его друзей-интеллектуалов поддались его логичной аргументации, но для остального населения истинным было другое: люди умирают не за то, что понимают, а за то, что любят. В религии метафизической биологии Шоу не было места для любви – не было места для чувств вообще. Эта религия подходила для уменьшающегося числа интеллектуалов, которые могли позволить себе роскошь науки.

В 1945 году, спустя 25 лет после первой публикации цикла, Шоу с гордостью писал, что до сих пор считает предисловие к «Мафусаилу» «одним из самых важных моих произведений» и что новый комментарий гораздо увереннее «утверждает [доктрину творческой эволюции] в качестве религии грядущего века» [Shaw 1972: 714][59]. В новом комментарии Шоу заявил о том, что «Мафусаил» «появился прямо из жизненной силы, действующей как élan vital через меня и Барри Джексона» [Shaw 1972: 692][60]. Шокирует то, что человек, являвшийся свидетелем двух мировых