не существовало; королевство называлось
Валирин, и, я полагаю, остается таковым на протяжении веков. А когда в
Валирине правил Хургаск, «нашего рода» вообще не существовало, ибо Заклинание Пробуждения, создавшее нас, еще не было произнесено.[9] Но если бы проснувшиеся животные существовали тогда, и ваша семья любила бы их так сильно, вы, возможно, утратили бы привычку называть тех, кого вы презираете,
паршивыми собаками. А теперь доброго дня.
Ему хотелось бы с достоинством выйти из комнаты после такой речи. Но на самом деле он все еще был напуган и поэтому убежал. Заключенный наблюдал за ним, застыв как статуя. Фелтруп был уже на полпути к курятникам, когда пленник нарушил молчание.
— Твоя миссия обречена, Фелтруп Старгрейвен.
Фелтруп резко остановился.
— Полилекс тебя кое-чему научил. Но он медленно отдает свою мудрость, верно? Слишком медленно, чтобы помочь тебе спасти этот мир. Я могу сделать это лучше, за определенную цену.
Фелтруп повернулся и снова заглянул в комнату. Голос не изменился, и лампа горела по-прежнему, но фигура, которую он увидел в ее свете, не была человеком.
Нилус Роуз сидел за своим столом с задернутыми шторами. Перед ним стояла маленькая картина в богато украшенной рамке, которую он только что достал со дна выдвижного ящика. Это был портрет трех молодых женщин: две старшие сидели, младшая стояла перед ними. Все трое красивы, рассеянны, послушны, как овечки. Они были одеты в одинаковые платья: прямые и бесформенные, в которые богатые арквали облачали своих дочерей, прежде чем отправить их в храм или на свадебные представления.
Совершенно очевидно, что они были сестрами. Позади них стоял мужчина с широкой грудью и холерическим выражением лица; мужчина, достаточно старый, чтобы годиться им в отцы; мужчина, в котором любой случайный наблюдатель опознал бы самого Роуза. В этом наблюдатель был бы обманут, но не совсем неправ: фигура была капитаном Тейматом Роузом. Он действительно был отцом — но Нилуса, а не этих женщин. Они были его конкубинами, его рабынями. Его отец не потрудился скрыть своего намерения изнашивать их одну за другой, пока их полезность в качестве детородных организмов — и способность доставлять ему удовольствие — не будут одинаково исчерпаны, а затем найти какое-нибудь другое место, подальше от его глаз, где они могли бы состариться.
Старшая, Йелинда, разрушила жизни всех троих. Бедные островитянки, они были, тем не менее, свободными, пока Йелинда не попала под влияние сладкоголосого мужчины с мягким лицом из Баллитвина, который пообещал всем трем сестрам работу в богатом доме в Бескоронных Землях, а вместо этого отправил их в Школу Рабов на Нурте. Однако они были избавлены от долгого обучения в школе, готовившей сексуальных рабынь. Молодой капитан по имени Теймат Роуз, только что разбогатевший каким-то мошенничеством, пришел в восторг при мысли о том, что у него будут сестры — таким не мог похвастаться никто из его сверстников. Он купил всех троих за цену, которой постоянно хвастался, хотя был склонен лгать об их происхождении.
Прежде чем они добрались до острова Мерелдин и поместья Роуза, Теймат сообщил им всем о том, как сложится их будущее. Йелинда должна была предстать перед миром как его жена, хотя у него не было намерения на самом деле жениться на ней или каким-либо иным образом наделять ее подобием прав; младшие сестры отныне были просто кузинами, которых он взял в свой дом из милосердия. Они никогда не должны были покидать поместье и разговаривать ни с кем, кроме крестьян, которые в нем работали; они должны были родить ему сыновей, по одному на каждую, и избавить его даже от вида любой девочки, которая могла родиться в этом доме. Во время его отсутствия они должны посвящать себя молитве, а позже воспитанию его детей. Он не потерпит шума, лени, неприятных запахов, уныния, смеха, слез, присутствия кошек или несовершенных манер за столом. Он пообещал продать их по отдельности «в семьи, которые заставят вас ценить то, что вы потеряли», если они ему не понравятся.
По прибытии он показал им заросшее сорняками место за садовой стеной. Это было место, где его собственный отец похоронил тела двух рабынь.
— Они пытались бежать, — сказал Теймат. — Очень глупо, на таком маленьком острове.
На острове Мерелдин проживало около восьми тысяч человек, и большинство из них, по-видимому, были должны Теймату Роузу, включая имперского губернатора и монахов-темпларов. Его поместье занимало четверть острова; его торговая сеть простиралась по всему Узкому Морю. Те, кто не боялся его, находили его полезным. Сестрам просто не было к кому обратиться.
С годами он не смягчился. Однажды он избил Йелинду за то, что она поставила его вечерний ром на стол без подставки. После рождения Нилуса мужчина счел пищевые привычки ребенка отвратительными, заявив, что он неправильно пережевывает пищу. Но чем больше Нилус пытался сосредоточиться на задаче, тем меньше ему удавалось угодить отцу, которого приводило в ярость испуганное выражение лица мальчика и его флегматичное, испуганное жевание.
Однажды утром, когда его сыну было четыре года, капитан положил на блюдо перед Нилусом сырой каучук из хила-дерева размером с кулак и велел ему положить его в рот. Мальчик повиновался, хотя и с некоторым трудом. Каучук был едким и обжег ему десны.
— Теперь, — сказал капитан, — ты можешь практиковаться в жевании сколько душе угодно. Но для тебя, Нилус, все закончится очень плохо, если ты будешь пускать слюни или плеваться до того, как я позволю тебе перестать.
Он подчеркнул это, положив на стол молоток-гвоздодер. Нилус начал жевать и сразу же обнаружил, что неприятный привкус в основном скрывается под поверхностью каучука; очень скоро его рот загорелся. Его отец сидел в дальнем конце стола, составляя свои еженедельные отчеты. Чем сильнее Нилус откусывал, тем тверже становился каучук, но стоило ему на мгновение перестать жевать, как отец поднимал на него горящие глаза. Нилус знал, что плач повлечет за собой большее наказание, чем слюнотечение или плевок, и поэтому он жевал и глотал, когда больше не мог этого избегать, и сидел очень прямо на своем стуле.
Когда сестры заметили страдания мальчика, Теймат приказал им всем идти на кухню на открытом воздухе, куда их обычно изгоняли, когда он не хотел их видеть. Через двадцать минут у мальчика начал болеть живот, а его мысли стали дикими и путаными. Через шестьдесят у него так сильно разболелась челюсть, что он попытался отвлечься, вонзив вилку в ногу. Через некоторое время после