Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

уродуют.

— Тело для нас ничто, — ответил монах. — Будда в прошлых рождениях жертвовал не только глаза, но и всего себя — голодной тигрице и ее тигрятам, бросившись со скалы слоном. Ибо тело — гнездилище нечистых помыслов, желаний, болезней, старости и мучительной смерти.

— Так лучше вовсе не родиться? — спросил Фа-и задумчиво.

— Это зависит от кармы, — сказал Махакайя. — Если она обесцветилась, то и не будет больше рождений, цепь прервется.

— Позвольте узнать, — подал голос мастер Либэнь, — какого цвета она бывает?

— Карма бывает черной и белой, черно-белой и не белая, и не черная. Черная — у злодеев. Бело-черная у вершащих добро и зло. Белая — у подвижников. Не белая и не черная — у отшельников, очистившихся от страстей и готовых к ниббане.

— Могу ли я спросить? — снова подала голос У Мэй.

Император сделал знак, и она спросила:

— Значит, и монах готов расстаться со своими глазами? Или руками? Ногами? Если их отсечь?

И веер в ее руке полыхал.

— Глупый вопрос! — запротестовал император. — Можете не отвечать, учитель. Но должен признаться, что поступок этого царя и нам показался странным. Ведь глаза царю нужнее, чем нищему брахману, не так ли? От брахмана зависит только он сам. От царя — царство и его подданные.

— Смею напомнить, — сказал евнух Гуань Пинчжун, — что Ваше Императорское Величество жертвует всего себя своим подданным.

И все посмотрели на евнуха, У Мэй быстро подняла веер, скрывая улыбку.

— Прошу дослушать джатаку до конца, — молвил Махакайя. — Слепой царь в парке предался дхьяне, и трон царя богов Шакры припекло снизу. Он понял, что слепцу надо вернуть зрение. Ведь явиться царю в образе нищего брахмана решил именно он, как только его достигли помыслы царя о желании жертвы. И предводитель богов Шакра снова предстал перед царем и спросил, чего тот желает. Шиби отвечал, что желает одного — смерти. «Потому что ты слеп?» — спросил Шакра. — «Да». — «Нет, ты не умрешь, а получишь глаза, но другие». И зрение вернулось к Шиби. И стал он видеть далеко и сквозь скалы и стены. Глаза эти назывались очами совершенства в правде. И прослышавшие о том люди стали собираться у дворца. И царь Шиби к ним вышел и молвил так: «Жители царства Шиби! Посмотрите на мои чудом вернувшиеся глаза и отныне не принимайте трапезу, не поделившись ею с кем-нибудь».

Советник усмехнулся.

— И ради того стоило выдирать глаза? — спросил он, взглядывая на монаха, потом на императора.

— Ваша милость, — отвечал ему монах, — когда мне довелось переправляться через Гангу, лодочник правил совсем не к тому месту, куда нам нужно было и где ожидал его брат, разжегший костер, потому что было уже поздно, а много выше — на повисшую низко над водами звезду. И на мой вопрос, зачем он правит на звезду, лодочник ответил, что всегда надо править выше, выше, ибо течение снесет.

— Разумный ответ, — одобрительно произнес император. — Вы удовлетворены, почтенный советник? — Он улыбнулся. — И мы уже раздумываем, не назначить ли во дворец монаха? Чтобы выслушивать его советы?

Это была, конечно, шутка. И собравшиеся встретили ее улыбками. Но Фан Сюаньлин не улыбался.

— Ваше Императорское Величество, — сказал он, — боюсь, в таком случае десять тысяч дел Поднебесной обернутся десятью тысячью безделиц и все придет в расстройство.

— Но царство… Ашоки? — Император взглянул на монаха. — Ашоки царство, оно процветало. Хотя он окружил, как мы поняли, себя монахами этого учения. И сам вступил на путь Дхармы.

— А окружали это царство такие же мирные царства? — спросил сановник, хмуро взглядывая на монаха. — У воинов луки расцветали? И в колчанах были лотосы?

Император улыбнулся, присутствующие засмеялись.

— За Великой стеной в степях лотосы не цветут, — продолжал сурово сановник Фан Сюаньлин, и его высокий лоб бликовал в отсветах из окон. — И в сердцах степняков не птицы поют, а воют волки.

Император от удовольствия даже зажмурился и чуть было не захлопал в ладони, но просто сложил руки.

— Но прекратим споры, — сказал он, — и лучше послушаем учителя. Сведения о странах удивительны и всем нам полезны. Продолжайте, учитель.

— Дальше лежал город Балуша. Здесь царевич Судана подарил брахману прекрасного белого слона своего отца-царя и был изгнан, ибо не отец, а горожане, подданные, разъярились такой щедростью и закричали, что для управления царством царевич слишком щедр и мягок, путь уходит. Пребывая на горе Даньдолоцзя, он отдал брахману своего сына с дочерью. Такова была его щедрость. Тому учит Татхагата: раздавайте, и вы будете чисты; и многое вам вернется. Так случилось и с царевичем, — ему вернулось царство, а народ выкупил его детей.

— Это сказки! — не выдержав, молвил евнух. — Полезны ли они?

— Джатаки — создание народа Индии, — отвечал Махакайя. — Им можно верить, можно и не верить. Но знать их — значит, знать и тот народ.

— Хороший довод, — рек император.

И Махакайя продолжал рассказывать о пути из города Балуша, к монастырю у горы, на которой жил тот царевич, и брахман стегал лианой его детей, и кровь, пролившаяся от наказания, окрасила там землю, — и до сих пор камни и травы красного цвета.

— Я видел это собственными глазами. Поблизости обитель одного древнего риши, которого совратила блудница, да так, что поехала в город на его плечах.

И при этих словах талантливая супруга У Мэй взмахнула своим веером и бросила взгляд на большеухого плотного Ли Чжи.

— А дальше есть гора, и на зеленом камне там проступает изображение прекрасной супруги Махешвары[373] по имени Бхимадэви. К камню стекается народ из всех стран Индии. Но допускаются к смотрению лишь те, кто семь дней будет поститься полностью. Мы не постились и не смотрели, презрев ритуал иноверцев. Дальше лежит город Удакабханда на правом берегу Синдху. Город — полная чаша. И жители его богаты и радостны. На базарах множество торговцев со всех стран. Но мне интереснее этих богатств богатства другие. Хотя Джанги и спорил со мной и даже хотел оставить меня, чтобы подольше побыть в том изобильном городе. Но меня влекло селение на северо-западе, ибо там, как сказали монахи, родина великого человека Буквы. Имя его — Панини. Он составил в древние времена «Вьякарана-шастру» и иные труды. Он хотел привести в порядок письменность Индий. И долго странствовал, пока не повстречал дэва Махешвару, который обещал ему помощь. И глаза, ум Панини исполнились остроты и ясности. В копилке у него была тьма слов. И он осветил своим разумом ту тьму и создал великую книгу в четыре тысячи сутр «Аштадхьяи» — «Восьмикнижие». Это книга о языке. Это чистое море, в