Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

здесь живущим, — добавил он. — Монастырь в запустении». — «Монахов мало». — «Да и те — гадатели».

И мы продолжили наш путь и вскоре пришли к ступе, которую возвел Ашока в честь царевича, лишившегося зрения из-за навета мачехи. А было так. Царевич, сын первой царицы, был красив и добр. Мачеха пыталась совратить его, но тот отверг ее, и тогда она задумала недоброе, посоветовала царю дать в управление сыну область Такшашилу, а когда царевич стал там править, послала приказ царя, скрепленный отпечатком его зубов, как было принято, выколоть глаза царевичу за какие-то прегрешения. Что и было сделано чандалой. И слепой царевич покинул дворец, ходил повсюду, прося подаяние, зарабатывая игрой на ви́не. Однажды он вновь попал в родной город, и царь услышал его игру и песнь, узнал его. Злое деяние раскрылось, мачеха была наказана. А царь просил архата в Монастыре Дерева Бодхи вернуть сыну зрение. И тот собрал людей и начал читать им проповедь, попросив собирать слезы, если слова проймут их. И слушатели плакали. И теми слезами омыли глазницы царевича, и он прозрел.

Джанги обратил свой глаз на меня и сказал, что бывал уже здесь и, узнав историю этой ступы, хотел испытать это средство. Но потом передумал. Почему? Да одним глазом он видит сильнее и больше, глубже. И такова его карма — быть одноглазым. Наверное, в предыдущих рождениях он что-то сделал не так. Бремя кармы надо нести без стенаний. Хотя иногда и кажется это несправедливым. Ведь прошлое перерождение — было ли оно? Если прошлого времени просто нет. Нет и будущего. И только искра настоящего нам доступна… Или тоже неуловима.

«Но раз все имеет причину, то и настоящее ее имеет, — сказал я. — Одна дхарма занимает свое место настоящего. Потом ее сменяет другая дхарма. Не могут одно и то же место занимать две дхармы. И дхарма ушедшая — это уже прошлое, дхарма не пришедшая — будущее. Между ними — дхарма настоящего. И она — причина последующего». — «А влияет ли на нас будущее?» — спросил Джанги. «Надеюсь, удастся это и многое другое узнать в Наланде». — «Я бывал там, — сказал Джанги. — Провел почти год, но так и не узнал. И ушел дальше…» — «Сам?» Джанги растянул толстые губы в улыбке: «От тебя ничего не скроешь. Меня прогнали за строптивость. И я туда не хочу возвращаться… Но тебя провожу, Черная голова».

И мы пришли в страну Сэнхэбуло, на западе которой протекает Синдху. Там было холодно, моросил дождь. Жители были храбры на вид и грубы. У них нет правителя, а подчиняется страна Кашмиру. Рядом с городом есть ступа Ашоки, окруженная десятью прудами с берегами, выложенными камнями. Отовсюду льются ручьи, очень быстрые, звучные, будто драконы. И рядом пустой монастырь. А подальше и место священное для иноверцев джайнов: здесь Махавира Джина обрел свою истину. Ему темным и жестоким казалось учение вед. Ритуалы, кровавые жертвы… Взять хотя бы ашвамедху, приношение в жертву коня. Лучшего коня выпускали на волю, а за ним по пятам следовал царь с войском. И правители земель, на которые приходил конь, должны были покориться. Если не соглашались, начиналось сражение. И так продолжалось год. Год кровавых жертвоприношений. Поля сражений пропитывались кровью, реки окрашивались кровью, кровь испарялась под солнцем и проливалась красным дождем. И наконец в столице собирали покоренных правителей, выводили на деревянный помост умащенного и украшенного цветами и драгоценностями того коня. К нему восходил не жрец, а сам царь в белых одеждах, с острым мечом. И под пение брахманов он убивал коня.

— Варвары! — не выдержав, воскликнул император. — Мои боевые кони все доживают до старости, их моют, задают им отборный корм, и музыканты услаждают их слух игрой на цинях и флейтах. Нет лучше и преданней животного, чем конь. И вы это знаете не хуже меня, учитель.

Махакайя склонил гладко обритую голову в знак согласия.

— Хорош ли уход за вашим конем Бэйхаем? — спросил император.

Махакайя удивленно взглянул на него. Император запомнил его имя. Монах сказал, что всего у коня в достатке.

— Мы можем распорядиться о предоставлении места в императорских конюшнях, — сказал император.

Монах поблагодарил, но отказался, сославшись на то, что каждый день разговаривает с конем.

— Но вы и со всеми нами каждый день здесь разговариваете, — возразил император. — Вот и сегодня снова пришли. Не лучше ли вам переселиться во дворец?

Махакайя благодарил императора, но и от этого предложения отказался, говоря, что в монастыре его настоящее место, вместе с сангхой; там и свитки.

— Ну, во дворце достаточно места для свитков, их можно разместить в Тайной библиотеке или в Тайных палатах с книгохранилищами. Не так ли, Гуань Пинчжун?

Рыхлое круглое лицо евнуха стало озабоченным. Он отвечал, что места хватает, но вряд ли… вряд ли полезно для свитков, привезенных издалека, перемещаться так часто. Да и монаху надо прийти в себя.

— Сколько же вам, учитель, надо времени, чтобы освоиться? — спросил император.

— Год, — не задумываясь, ответил Махакайя.

— Вы так отвыкли от городской жизни в варварских пределах? Там ведь тоже есть города и столицы?

— Города, подобного Чанъани, нет нигде, — отвечал монах.

И он ничуть не лукавил. Хотя ему доводилось видеть в Индиях великолепные города.

— Хорошо, оставим это на год, — снисходительно рек император, щуря узкие свои темные и проницательные глаза. — Продолжайте.

— …Жертвенные огни всюду пылали, и в них бросали мясо, зерно, лили молоко и масло. Обряды могли продолжаться днями и даже месяцами. И если жрец сбивался, обряд считался слабым или вовсе пустопорожним, и надо было начинать заново. Песнопевец наизусть произносил тысячи стихов.

По лесам и в горных пещерах скрывались отшельники, порицавшие эту пышность и это расточительство. Они доискивались истины без утомительных жертводеяний. Их становилось все больше и больше. Появлялись большие учители. Пурана Кассана, Аджита Кесакамбали, Пакудха Каччаяна, Санджай Белатхипутту, Нигантха Натапута. Они учили, что мир существует свободно, воля богов ничто, после смерти нет жизни и нет перерождения. Самым сильным учителем среди них был Госала, что значит Коровник. Так его звали потому, что он жил с бедной матерью в коровнике. Госала учил о судьбе — нияти. Прошлое, настоящее и будущее в нияти, как нити в клубке. Что заложено, то и вьется. И надо только крепче держать нить в руке и следовать за нею. Все люди равны перед судьбой. Паривраджаки, бродяги, распространяли это учение.

Но с еще более сильным учением и явился Махавира. Он не верил в святость вед и действенность жертвоприношений и говорил, что нет никакого бога-творца. Его