Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

на праздники все показывают свои умения: одни рубят толстые бревна, другие бегут с бревном на плечах наперегонки, третьи переплывают на бревнах реку. А еще — трут огонь, как все это называют. И у кого первого пламя вспыхивает, то получает награду.

— Жаль, что у того мудреца не было такой помощницы, — с улыбкой заметила зрелая женщина.

— Но он же был монахом Дхармы? — возразила молодая женщина.

— Совершенно верно, — подтвердил Махакайя.

— Когда мы почием на желтых водах[366], — с некоторой торжественностью произнес император, — вы тоже станете монахиней.

И темные глаза молодой женщины загорелись. Но тут же потупившись, она спросила:

— Разве монахам и монашкам этого учения можно быть вместе?

— В некоторых случаях — да, — отвечал Махакайя. — Когда монашка странствует, что случается, конечно, очень редко, то ее принимают в мужской монастырь, если поблизости нет женского. Но долго она там не может оставаться. Мне доводилось встречать девушку, по какой-то причине скрывавшуюся под видом шраманеры, послушника в мужской обители. В том городе, да и вообще нигде поблизости просто не было монастыря для женщин.

— Учитель Трипитаки, — громко возгласил евнух, бросивший взгляд на водяные часы, — Феникс уже излил шесть кэ.

— Но позвольте узнать, — сказала зрелая женщина, — цветочная жертва была напрасной? Вы так и не сказали.

— Перестали ли болеть зубы у Дантаха? — переспросил монах и развел руками.

— Чуда не случилось? — иронично спросил советник Фан Сюаньлин.

— Вскоре мы переправлялись через реку Субхавасту[367], чтобы войти в город Пушкалавати, древнюю столицу Гандхары, и Дантах упал в воду с лодки, быстрое течение его подхватило… Джанги бросился за ним, но только чуть сам не утонул. Дантах не умел плавать. Субхавасту забрала его.

Глава 9

Махакайя по дороге в монастырь думал о вопросе советника Фан Сюаньлина и видел ясно, что в нем таилась опасность. Кому дозволено проникать в мысли Сына Неба? И если кто-то обладает такой способностью, то он опасен для государственных дел. По сути, это лазутчик. Йогин Кесара предупреждал Махакайю об этом. Махакайя и сам потерял желание овладевать этим умением после того случая. Но, видимо, семена, посеянные йогином, подспудно вызревали и вот дали неожиданные ростки. Только все получилось помимо воли монаха и совсем не так, как учил Кесара в своей пещере. В сознании монаха воздвигся не кристалл хрусталя. Вместо хрусталя — зимородок. Это было неожиданно. Но что же этот зимородок «увидел»? Какую «рыбешку» он схватил? Это были рыбешки звучания мыслей императора?

Придя в монастырь, Махакайя уединился в своей келье, — наставник, видя, сколь велик интерес двора к монаху, переменил свое отношение к нему. Махакайя предался санъяме на зимородке. Надо было очистить сознание от присутствия этой птицы. Он снова и снова вызывал в воображении ее образ: острый клюв, оранжево-изумрудно-голубое оперение, бусины глаз, стремительный полет. И, вызвав образ, начинал рассеивать его. Для этого он создавал поток ветра. И ветер, настигнув птицу, разрушал ее: подхватывал оранжевые перья, голубые перья и перья изумрудные и летел дальше, завихряясь, кружась, и это уже был просто поток воздуха, окрашенный в голубое, оранжевое и изумрудное, и эти цвета бледнели, исчезали, пока вовсе не растворились: в пустоте веял лишь ветерок, чистый и прозрачный…

Под вечер шраманера пришел и сказал, что в монастырь явился заместитель начальника ведомства наказаний господин Янь Либэнь. Махакайя вышел ему навстречу. На художнике был все тот же халат коричневого цвета с желтой оторочкой и круглым воротом, узкими рукавами, голова была так же повязана черным платком путоу с большой «шишкой» для собранных на макушке волос и красной вставкой на лбу. Махакайя снова поразился его глазам, чем-то напоминавшим стрекоз или узких бабочек с четким узором.

— Я пришел посмотреть привезенные вами, учитель, книги, изображения и изваяния, — сказал художник.

И они пошли в хранилище, где все, что собрал за много лет странствий монах, было сложено вдоль стен на полках и в деревянных больших ларцах.

— Им, конечно, здесь тесно, — сказал художник.

И Махакайя сразу проникся к нему симпатией. Он тоже думал как-то так о свитках и буддах из глины, камней и бронзы. Махакайя доставал свитки и некоторые осторожно разворачивал; вынимал изваяния, и художник их разглядывал так, словно сам все мгновенно ваял, — столь ясны и напряженны были его глаза. Больше всего ему понравились красочные картинки на хлопке и досках. Точнее — поразили его. Все-таки они были слишком яркими и…

— Они слишком горячие, — сказал Янь Либэнь. — Пламенеют. Я полагал, что уравновешенность — главная черта вашего учения. Но по этим работам так не скажешь. Наше художество, художество мастеров Поднебесной более гармоничное и сосредоточенное. Вы так не находите, учитель?

— Наверное, вы правы, заместитель начальника Ведомства наказаний господин Янь Либэнь.

Художник поморщился.

— Прошу вас, учитель, называйте меня без моей должности, просто мастер Либэнь. Как вы можете догадаться, главное, чем я занимаюсь, — это художество. Мой брат Янь Лидэ в лучшем положении, он занимает должность министра общественных работ. Но, честно сказать, к наказаниям я не имею никакого отношения.

Они помолчали, разглядывая изображения бодисатв, будд.

— До путешествия на запад, — сказал Махакайя, — я подружился с живописцем, его имя Шаоми. Знаете ли вы его, мастер Либэнь?

По лицу художника пробежала улыбка, глаза-стрекозы затрепетали прозрачными крыльями.

— Знаю.

— Где он сейчас? — живо спросил Махакайя.

— Где-то в степях. Ведет лошадей в Чанъань.

— Курыканских?! — уже и вскричал монах.

Мастер Либэнь кивнул.

— Возможно. Именно за ними и отправилось посольство почти год назад. Как вы знаете, Его Величество неравнодушен к этим созданиям. И, узнав, что его предшественник уже пытался заполучить небесных коней, он не мог поступить иначе. А Шаоми всюду об этом рассказывал в винных погребках Западного да и Восточного рынка. Канцелярии это стало известно. Поэтому Шаоми и вызвали во дворец. И он показал свое искусство… — Мастер провел рукой по нитям бороды, улыбаясь.

— Как вы находите его работы?

— А вот в них и есть такая же горячность, — сказал мастер Либэнь, кивая на индийские изображения. — Но талант Шаоми — как подогретое в чайнике вино, и его картины им пропитаны. А эти индийские мастера?

— Индия, мастер Либэнь, пламенеет, языки ее помыслов тянутся к небу. Это изначальное опьянение жизнью, музыкой, мыслью и природой. Но помыслы их строги. Ученых в Индии больше, чем в Поднебесной, языковедов, переводчиков, звездочетов, архитекторов. Пойди в любой лес Индии, и повстречаешь там араньяка, лесного отшельника. Жрецов там великое множество. Джняна — знание — разлито в воздухе, и отшельники улавливают его в созерцании. Древний мудрец Уддалака говорил, что по одному комку глины узнается