Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

по улице и озираются. Дети разбегались врассыпную, как только Джанги сверкнет своим глазом. Хорошо еще, что он не дудел в Дракона Гопалу, конх. Жители в основном иноверцы, любят книгу, ученость. Родом отсюда Асанга, много писавший для Дхармы, Васубандху, его младший брат, написавший «Абхидхармакошу», Дхарматрана, Маноратха, учитель Васубандху. И видели мы много монастырей, около тысячи, но почти все безлюдные, совсем или частично разрушенные. В городе была деревянная башня, в которой хранилась патра Будды, но теперь она в другом месте, а от башни осталось лишь основание. В окрестностях города священное дерево пиппала, гигантское, древнее, под ним сидел и Татхагата, придя сюда в своих странствиях. Неподалеку царь Канишка построил ступу. Он здесь охотился и погнал белого зайца в лугах. Заяц бежал, подпрыгивая, и вдруг исчез. Царь озирался и увидел мальчика-пастушка в рощице. Подъехав, Канишка разглядел, что пастушок там делает: он строил маленькую ступу. И царь воспринял это как предзнаменование и веление. И он, во-первых, обратился к Дхарме, а во-вторых, возвел здесь ступу. Говорят, если принести жертву цветами, то излечишься. И Дантаха так и сделал, нарезал цветов целую охапку, так что еле ее дотащил и усыпал землю перед ступой. В скале там высечены два изображения Будды, одно — в полный рост, другое — Будда, сидящий со скрещенными ногами под древом бодхи, и, если солнце освещает скалу, Будды становятся золотыми. Говорят, тут жили муравьи такого цвета, были они величиной с палец, они-то и прогрызли в скале эти изображения. А вот изображение на каменной стене ступы создал человек, художник. И это странное изображение. Ниже груди — одна фигура, а выше — две. Было так. В давние времена к художнику явился бедняк с просьбой начертать облик Татхагаты, но мог он заплатить лишь одну золотую монету. Художник согласился. И тут пришел еще заказчик, и тоже бедный и с одной монетой. Художник изобразил Будду. Заказчики явились в назначенное время. Художник показал им одно изображение. «Но нас же двое, — сказали они. — И заказов столько же». Художник призвал их сосредоточиться и взглянуть еще раз, что те и сделали. И тогда они увидели разделившееся изображение. И таким оно существует с тех пор.

— Вот видишь, Янь Либэнь, — сказал император, — как бывает? А твои изображения не двоятся.

— Потому что Ваше Величество платит больше двух монет, — отозвался живописец, изо всех сил удерживая глаза на лице.

— И художник следовал Дхарме, — заметил монах.

— Я следую Дао, — сказал Янь Либэнь.

— Но во многом эти учения схожи, — откликнулся император. — Так ли это, учитель Трипитаки?

— Не во многом, но кое-что идущие путем Дао подмечают верно. Потому-то так часто наши патриархи толковали «Дао дэ цзин» и «Чжуан-цзы».

— Например? — спросил император.

— Пустота, бесстрастие, анатман, то есть не-бессмертие души, — отвечал монах.

Император обернулся к Фа-и.

— Что вы скажете, досточтимый Фа-и?

— Чжао Прекрасный бросил играть на цине, ибо уличил сам себя в пристрастности.

— К чему?

— То к одному тону, то к другому. А это несовместимо с целостностью дао, — объяснил Фа-и. — Чжуан-цзы говорит, что страшно и печально всю жизнь трудиться, а так и не увидеть плодов своего труда, как скорбно, что тело, а с ним и сердце обратятся в прах.

— И это хорошо сказано, — подхватил монах. — Смею напомнить то, что говорил Будда. Он вопрошал: «Как вы думаете, о подвижники, это тело является вечным или невечным?» — «Оно невечно, о Благодатный». — «Невечное является счастьем или страданием?» — «Оно мучительно, о Благодатный». — «Но разве разумно думать о невечном, преходящем и мучительном: это мое, это есть Я, это и есть моя вечная душа, моя нетленная самость?» — «Нет, конечно, о Благодатный». — «Следовательно, о подвижники, все тела в прошлом, настоящем и будущем, как наши собственные, так и других существ, как прочные, так и хрупкие, должны быть поняты соответственно их подлинной природе: это не мое, это не Я и это не моя вечная душа»[365].

— Чжуан-цзы сказал, что для настоящего человека нет собственного «я», — подтвердил Фа-и.

— А о пустоте? — напомнил император.

— О ней говорил Лецзы. Некто спросил его, почему он ценит пустоту? И тот отвечал, что нет ничего лучше покоя и пустоты, в пустоте обретаешь свое жилище.

— Это же ученик ученика Лао-цзы? — уточнил монах. — Как хорошо сказано! Как будто о ниббане.

— Да, мы видим, что ваши слова подтверждаются, — произнес благосклонно император. — Но продолжайте, учитель Трипитаки.

И монах поведал еще о статуе Будды, что излучает свечение, а по ночам всем кажется, будто она передвигается.

Там неподалеку есть разрушенный монастырь, в нем келья Паршвы, о чем свидетельствует надпись на стене. Этот Паршва был ученым брахманом, а как ему исполнилось восемьдесят, он встал на путь Дхармы, обрядился в рубище и покинул дом, сопровождаемый насмешками взрослых и улюлюканьем детей. И старик дал клятву постичь Трипитаку, обрести шесть чудесных способностей, а до этого не ложиться на циновку. И три года он провел в бдениях и учениях, изучил Трипитаку, обрел шесть чудесных способностей…

— Каких же? — спросил Фа-и.

— Первая — охватывать весь мир форм мгновенным взором; вторая — слышать все, что слышимо; третья — знать помышления живых существ; знать все прежние рождения; пребывать в любом месте; уничтожать заблуждения.

— А вы? — тут же спросил советник Фан Сюаньлин.

Махакайя смутился, но быстро взял себя в руки.

— Мне, недостойному, приходилось больше уделять времени изучению языков и переводам. В Наланде я перевел на санскрит «Дао дэ цзин».

Император взглянул на Фа-и и молвил:

— Неспроста вы поддержали в нужный момент этого монаха.

— Ваше Величество, мне лишь дорога истина, — ответил Фа-и.

— Надо и нам, — сказал император, — учинять диспуты ради истины.

— Только пусть проигравший не потеряет язык, — откликнулся Махакайя и рассказал, что в том же монастыре есть и келья Васубандху, в которой он составил «Абхидхармакошу», а рядом башня учителя Васубандху Маноратхи, который из-за поражения на диспуте отрезал себе язык и умер. — Языка и жизни ему стоила оговорка, что дым предшествует огню. Царь и противники Маноратхи подняли крик, что так не бывает.

— Разве они неправы были? — спросил Фан Сюаньлин с иронией.

— Мне, недостойному, приходилось добывать огонь огненным кристаллом, — ответил монах. — Поймав луч солнца, я направил его на сухую труху, и сперва появился дымок, а как я подул — вспыхнул и огонек.

— Я такое тоже видела, — внезапно подала голос молодая женщина.

Все воззрились на нее. Молодая женщина, дородная, с круглыми щеками и вспыхивающим и тут же гаснущим взором, быстро взглянула на императора. Тот кивнул, и она продолжила:

— Мой отец У Шихоу издавна торгует лесом в Личжоу, и