Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

Ей приснилось, что в бок ей вошел белый слон. И тогда она родила Будду.

— Уважаемый учитель, — сказал мастер Либэнь, — вряд ли следует показывать эти назидательные картины молодым монахам. Пожалуй, глядя на этих дородных женщин, они затоскуют о мире. Тем более что сейчас полнотелые женщины в почете во дворце, как вы могли заметить. А раз во дворце, то и во всей Поднебесной.

— Кто там присутствует? — спросил Махакайя.

— Благородная супруга[371] Гуй, а та, что помоложе, — талантливая супруга У Мэй. Хотели бы послушать и другие супруги, но допущены только эти.

— Мне дарили эти изображения, и отказать я не мог. Может быть, вы и правы. И смотреть на это можно лишь укрепившимся на пути Дхармы.

— И старцам, — с улыбкой добавил мастер Либэнь, бережно беря каменную статуэтку сидящего Будды с полуприкрытыми глазами, сложенными на коленях руками. — Ваш учитель излучает спокойствие, — заметил он. — А что за круг позади?

— Колесо Дхармы. Он повернул его, и время пошло по-другому.

— А у этой фигуры слона круг под ногами.

— Это круг мироздания, ветер, что крепче алмаза.

— Слон?..

— Он из сна Майи.

— И в хоботе цветок.

— Лотос. Так в давние времена предпочитали показывать Будду.

Мастер Либэнь долго не выпускал из рук эту статуэтку из белого мрамора с прожилками цвета морской воды. Прожилки особенно густо светились в лотосе, и он казался зелено-синим, небесным. И таким же был круг ветра.

Глава 10

— Неподалеку от древней столицы Гандхары мы с Джанги, горюя об утонувшем собрате, нашли старый монастырь. Он был почти пуст. Осталась лишь горстка монахов, приверженцев малой колесницы. Вместе с ними мы устроили моление о Дантахе. Принесли жертву цветочную. Монахи сказали, что здесь трудился Дхарматрата, создавал «Самъюктабхидхарма-шастру». Возле монастыря — ступа, возведенная Ашокой, с деревянной резьбой и камнями, покрытыми узорами. Поистине, хороша. Шакья Будда в прошлых перерождениях был здесь царем. И однажды пожертвовал свои глаза. И драгоценности каменных ступ поблизости были подобны его прекрасным глазам, но как только Татхагата вошел в конечное угасание, эти драгоценности обернулись камнями. И мы их видели, и они нас тоже.

— Кому же он пожертвовал глаза? — спросил император.

Был он в золотистой накидке с черной оторочкой, под нею алый халат с зелеными узорами, на голове светло-коричневая островерхая шапка с отворотами, усыпанная жемчугом. В зале сидели остальные: надменный высоколобый советник Фан Сюаньлин, мастер Либэнь, даос Фа-и, евнух Гуань Пинчжун в красном халате и черной сетчатой высокой шапке, с отечными глазами, ученый каллиграф Чу Суйлян с широким добродушным лицом в неизменной черной шапочке ученого и в фиолетовом халате, обе супруги в новых нарядах, благородная супруга Гуй — в сине-фиолетовом платье, расшитом белоснежными орхидеями и с затейливой прической, увенчанной золотой короной; талантливая супруга У Мэй в пестром платье с крыльями и с высокой прической, пронизанной золотыми стрелами заколок; сын императора Ли Чжи — большеухий, невысокий, плотный, с маленькими губами, в черной шапочке, перевязанной драгоценными нитями вверху, и в оранжевом расшитом змеями и птицами халате, и еще несколько слушателей, а также слуги и стражники у входа.

— Брахману, — отвечал Махакайя. — Об этом рассказано в джатаке. Царь Шиби, так звали Будду в этом воплощении, щедро одаривал всех нуждающихся. Но вдруг ему в ум вошла мысль, что эти дары ничтожны. Другое дело пожертвовать чем-то истинно ценным. Чем же? Своей плотью. И когда он выехал на украшенном слоне из дворца, на пути ему попался нищий брахман. И был тот брахман слеп. Царь спросил, чего брахман желает? И тот отвечал: зрения. Тогда царь и понял, что желание его свершается, и он может пожертвовать больше, чем серебро и золото. Он повернул слона и позвал брахмана за собой. Так они вернулись во дворец. Царь призвал лекаря и сказал:

Я знаю, Сивака, ты близок мне и предан.

И дело знаешь. Слушай же меня:

Возьми мои глаза — я так хочу —

И нищему их положи в ладонь.

Лекарь пытался остановить царя, но тот был непреклонен. Сивака вынул было нож, но смутился и нашел другое средство. Посыпал синий лотос порошком и поднес его к левому глазу царя. Из глаза царя заструились слезы, глаз в глазнице подался. Лекарь хотел прервать деяние, но царь настаивал, и глаз повис на жилке[372].

— О Небо, — молвила благородная супруга Гуй, обмахиваясь веером.

А молодая талантливая супруга У Мэй усмехнулась и тоже взмахнула нетерпеливо веером, как будто сама была тем лекарем. Махакайя заметил, что веер очень ярок, изумрудно-синий с оранжевым.

— Лекарь в последний раз спросил Шиби, не желает ли он, чтобы глаз вернулся на место. Нет! И он отсек жилу. Царь простонал, пачкая все кровью, но сумел взять глаз в ладонь и посмотреть — левым глазом на правый.

— Позвольте, мой государь! — воскликнула талантливая супруга, обращаясь к императору.

Тот кивнул ей.

Она обернулась к монаху.

— Как же мог вырванный глаз смотреть на глаз, который находился еще в глазнице? — спросила она, жестикулируя рукой с ярким веером перед лицом с блестящими глазами и зардевшимися щеками.

И Махакайя понял, что этот веер украшен перьями зимородка. И внезапно эти перья сложились в птицу, и зимородок устремился в поток дхарм талантливой супруги У Мэй. Он окунулся в звук этих дхарм: они кипели вином, смешанным с кровью соперниц, в котором всплывали отрубленные белые ноги и руки.

Махакайя вдохнул воздух и задержал дыхание, прикрыв глаза, — и тут же поток ветра развеял зимородка, но не веер У Мэй, не ее вспыхивающие лихорадочно глаза. Монах склонил голову.

— Прошу прощения, Ваше Императорское Величество, — обратился он к императору, — я ошибся. Лекарь Сивака удалил первым правый глаз.

Император кивнул и ему. Монах продолжил свой рассказ:

Вняв настоянию Шиби-царя, Сивака волю исполнил его —

Извлек глаза из глазниц и брахману их передал.

И брахман очи обрел, царь же остался слепым.

И простые и знатные жители царства — все печалились о том и дивились поступку царя. А он решил вообще удалиться и жить отшельником, оставив управление царством сановникам. Хотел идти, но его отнесли в парк на золотых носилках. Там он и поселился, в парке, в роще у заросших прудов, вне города, попросив протянуть веревку до отхожего места.

— Разве нет в этом учении безумства? — не выдержав, спросил советник Фан Сюаньлин. — Мало того что монахи оставляют дом, родителей, семью, умаляют себя, сбривая волосы, данные родителями, голодают, так еще и сильнее себя