в грязи и в глине были,
к подошвам мох лесной пристал,
и толстый след дорожной пыли
их голенища покрывал.
Они за танком шли с пехотой,
они стояли на часах,
они ходили по болоту,
в дремучих прятались лесах.
Переходили реки, горы.
И был опасным каждый путь,
и вот они пришли в свой город,
чтоб двое суток отдохнуть…
Ботинки место уступили.
Прижались в угол у стены.
«Откуда вы?» – они спросили,
и гости рявкнули: «С войны!»
Стоя́т ботинки, ждут рассвета,
стоя́т и думают они:
«Как много знает обувь эта,
как скучно мы проводим дни!
Но мы стои́м и твёрдо знаем:
пройдёт война, настанет час,
домой вернётся наш хозяин,
почистит нас, наденет нас.
И мы пойдём по тротуарам,
сверкая на его ногах,
и мы поймём, что он недаром
ходил в военных сапогах[179].
Снова полный свет, а зрители в оцепенении, и каждый думает о своём сокровенном, постепенно возвращаясь сознанием в цирк. Да, будет, будет так! Недаром в тяжкую годину артисты стремятся превратить своё выступление в праздник, который грядёт и скоро настанет!
Я слушаю каждый вечер, перед выходом к публике, стихи, завернувшись в полу занавеса. И тоже думаю о своём сокровенном. Мне видится война на привокзальном пути Смоленска. «Весёлый хищник», сумевший жестоко ударить меня по сердцу, убив Малышку, моего друга, мою первую работу. Слушая, я ищу свою месть ему и даю слово – каждого хищника от природы сделать другим, не знающим привычного ремесла: пожирать, убивать.
Теперь у меня есть цель: гепард Кай становится моим учеником, и, приручая его, я мечтаю только об одном: в паспорте, лежащем у папы, написано: «Гепард – хищник. Кличка Кай. Возраст – 4 года». Пусть там пока это написано. После моей работы я попрошу папу навсегда вычеркнуть в паспорте Кая слово «хищник».
Глава IX
Сорок минут назад папу порвал морской лев Пашка. Я плачу в страхе у занавеса, тут же лежит папин белый чулок, теперь похожий на кровавое месиво. Бинты, йод. На секунду из-за занавеса появляется папа. Он разгорячён, от волнения не чувствует боли… Сколько выдержки в маме, она безмолвно бинтует папину ногу. Руки её кажутся спокойными, и только синеватые веки дрожат от напряжения.
– При папе чтоб ни единой слезы! Он работает. Прекрати сейчас же! – приказывает мне мама.
Бинты, кровь, мамин голос: «Затяните паузу, “Сон охотника” без лошади».
Короткие наказы выполняются моментально. За ними – логика. Дуров обессилен от потери крови, ему трудно подняться на лошадь, прыжок с которой из-за раненой ноги невозможен. Но номер не выпадает из аттракциона. Идёт своим чередом, как и другие. И только концовка представления не та. Четвероногий чуткий друг, слониха Лили, сгребла хоботом папу и вынесла за кулисы.
В гриме, в костюме с белым жабо и золотой накидкой, лежит папа на носилках. «Скорая помощь». Мама бросает мне на ходу ключ от гардеробной. И вот я одна, сжавшись в комок, всхлипывая, сижу на сундуке. Чьи-то тёплые руки обнимают меня за плечи. Я вскидываю голову: тётя Лида Запашная, Нонна, Славик рядом со мной. Артисты не расходятся, ожидая вестей из больницы. Во втором часу ночи возвращается оттуда мама.
– Что? Что? Как Юрий Владимирович? – обступают её со всех сторон.
– Пока хорошо. Операцию сделали. Только завтра будет ясно.
Мы не идём с мамой в гостиницу. Ночь в цирке. Трудная ночь, я впервые вижу, как плачет мама: сухие глаза и безутешные слёзы. Сжатые губы, и гулкое, частое дыхание. Я делаю вид, что сплю, и мама осторожно выходит из гардеробной.
Я тихо прокрадываюсь за ней. Она проходит одна на конюшню. Оправит сено, вылезшее из клетки, заглянет в стойло, погасит яркую лампу у слонов, оставив им синий ночничок, и, остановившись у морских львов, долго, не вытирая слёз, глядит на них, потом заботливо покрывает клетку брезентом. Тут я не выдерживаю и, бросившись к брезенту, пытаюсь стащить его с клетки.
– Пусть простудятся, пусть! Это он порвал папу. Ненавижу!
Мама молча оправляет брезент.
– Ты хочешь, чтобы папа потерял морских львов, чтобы у папы было горе?
– Нет! Нет!!!
– Тогда научись понимать. Пашка – только животное. Ему не дано ощущение долга.
Папа знает: необходимо отработать пять представлений в день. Необходимо потому, что война. Потому долг каждого сейчас – делать всё, даже невозможное, ради победы. Но ведь Пашке этого не объяснить. Он устаёт. Он злится. Ему хочется понежиться в клетке, он уже почувствовал весеннее солнце, а папа заставляет его пятый раз отрабатывать также хорошо, как на первом представлении.
– Мама, но как же он мог?
– Порвать? Он обозлился, схватил папину ногу, прокусил. Отпустил, разжал зубы, а папа снова заставляет его сделать трюк. И Пашка от злости щёлкнул несколько раз пастью да и искромсал всю ногу.
– Мамочка, это страшно!
– Да, очень. Только не было бы гангрены. Папа потерял много крови.
– Почему ты сразу не отправила его в больницу? Почему он работал до конца?
– За что укоряешь меня, Наташа? Представь себе, зритель пришёл передохнуть, отвлечься от тяжёлых дум у нас в цирке. А тут случилось несчастье. И вместо полной разрядки зритель уйдёт подавленным, напуганным. Вот папа и не дал почувствовать зрителю случившегося. Папа был на посту. А пост в цирке сейчас один: максимум бодрости зрителю.
Папа был на посту. Мама поддержала его, а теперь она всю ночь проводит в цирке с животными, черпая в заботе о них силы и успокоение. Укус морского льва опасен. Ведь чистишь свежую рыбу, наколол палец – и уже нарыв, а у папы клыками располосована нога. Врачи опасаются гангрены.
Пять дней я работаю вместе с папиным ассистентом Исааком Матвеевичем Бабутиным. Папа в больнице. Мама едва успевает следить за кормёжкой животных, репетициями, представлениями. Каждый день она ездит к папе. Папа поправляется.
Я чаще встречаюсь с Натальей Петровной. Я люблю её, мне очень хочется, чтобы она улыбнулась. Папе легче, и я на радостях стараюсь скорей подготовить гепарда. Кай совсем стал ручным. Он позволяет детям играть с собой, ласково облизывает добрые руки Натальи Петровны и мне позволяет делать с ним всё, что угодно. Играя с Каем, я придумала трюк. Чехарда. Я прыгаю через Кая, потом стою во весь рост, и он прыгает через маня, а после катится на огромном