дерево с ревом ожило. Вскоре все столпились вокруг костра, снимая мокрую одежду и надевая сухую: мужчины и женщины, люди и икшели, длому и селки. Только Кайер Виспек переоделся в одиночестве, вдали от света и тепла.
Селки пустили по кругу мех, и все они сделали по глотку дымчатого селкского вина. Через несколько минут даже кончики пальцев Пазела были теплыми. В тускнеющем свете он огляделся в поисках своих друзей. Там была Таша, все еще одевающаяся: ее голые ноги были бледными и сильными, ее обветренные губы нашли его губы для случайного поцелуя. Там были Энсил и Майетт, смеющиеся на фоне углей и отчаянно растирающие друг друга подаренной Герцилом тканью из Уларамита. А Нипс? Пазел повернулся. Его друга нигде не было видно. Он спросил остальных: никто не знал, куда он делся.
— Он вел себя немного странно после того, как мы выбрались из-под снега, — сказала Таша. — Когда мы шли, он держал руки перед собой, поднятыми. Мне показалось, он боялся, что у него отломятся пальцы.
— Нипс! — крикнул Пазел. — Отзовись, приятель, где ты? — Ответило только эхо его собственного голоса; затем наступила тишина, от которой у него похолодела кровь.
А затем, очень слабо, стон. Пазел застыл. Звук раздался снова: откуда-то сверху. С Ташей рядом он подбежал к лестнице и сломя голову полез наверх, нащупывая ступеньки в темноте. На третьем этаже, как и на первом, не было окон, но голос — нет, именно голоса — доносились сверху.
На четвертом этаже была пара больших окон. Через одно из них маленькая южная луна освещала припорошенный снегом пол, и Пазел увидел свежие следы ног и сброшенную в спешке одежду. Перед другим, более темным окном обнимались две фигуры, их голоса были негромкими, но настойчивыми, их тела были полной противоположностью: высокое и низкое, угольно-черное и почти белое. Не подозревая о вторжении, они двигались вместе, держась так крепко, что, казалось, едва могли дышать; и все же их конечности изо всех сил пытались сжаться еще сильнее, как будто отсутствие какой-либо дистанции между ними все еще было слишком большим расстоянием, и его нужно было каким-то образом преодолеть.
Таша оттащила Пазела назад.
Они сели на ступеньках третьего этажа, в темноте, ошеломленные. Нипс вскрикнул. Таша держала Пазела за руку, и он вспомнил, каково это, когда у руки перепонки, когда женщина, которая прикасается к тебе, не человек, а какое-то другое, хотя и родственное существо, с кожей, как у дельфина или тюленя.
Они уже собирались спуститься к остальным, когда Лунджа внезапно врезалась в них, все еще застегивая пряжку на своем поясе.
— Вы! — рявкнула она на них. — Держите его от меня подальше! Вы оба меня хорошо слышите? Моя работа закончена!
Она протиснулась мимо них, прикрыв рот рукой. Таша пошла за ней, но Пазел снова поднялся по лестнице и увидел Нипса, стоящего босиком на снегу, в поспешно натянутых бриджах — натянутых Лунджей? — его руки были сжаты в кулаки. Он рассеянно смотрел в пол и напевал себе под нос странную мелодию без слов. Пазел подвел его к освещенному луной окну и приподнял его подбородок: глаза Нипса были совершенно черными.
— Ты, вонючий, невозможный, проклятый богами...
Пазел замолчал, радуясь, что рядом нет никого, кто мог бы увидеть, как из его собственных глаз текут слезы. Нипс стоял бесчувственный, как смерть-курильщик, как пень. Но все было хорошо, наконец-то все было в порядке. Нипс был в нухзате. Пазел обнял его и почувствовал запах пота и грязи этого бесконечного дня. Лимонами не пахло, вообще.
— Один пик прошли, — сказала Таша, выглядывая наружу через щель в стене, — но все эти горы еще впереди, клянусь Древом.
— С востока приходит более теплый воздух, — сказал Таулинин. — Зима еще не воцарилась безраздельно, несмотря на холод прошлой ночи.
Пазел подошел к ним вплотную. Было еще рано, большинство остальных только начинали просыпаться. Они с Ташей нашли Таулинина здесь, на самом высоком (из оставшихся) этаже башни. Теплый воздух приближался, возможно, но его еще не было. Ветер терзал любой участок кожи Пазела, который оказывался непокрытым. В волосах Таши застыли ледяные бусины.
Таулинин передал ему селкскую подзорную трубу и показал как фокусировать ее при помощи ползунка.
— На рассвете я видел хратмогов, — сказал он. — Огромное войско тварей, марширующее по боковой дороге на юг. И всадники-длому вдоль этого участка реки, еще дальше. Однако ни один из них не направлялся в высокогорье. С верхней точки башни я могу видеть дорогу впереди в нескольких десятках мест. Конечно, не так уж много — изгиб здесь, короткий участок там. Я надеялся на лучшее: когда я в последний раз проходил этим путем, в этой башне было на пять этажей больше, и можно было видеть весь путь до акведука на Уракане, величайшем из Девяти Пиков.
— Сколько веков назад это было? — спросила Таша.
Таулинин улыбнулся:
— Всего два. Но с тех пор произошло землетрясение. Нам повезло: на Дороге Девяти Пиков никого нет — ни человека, ни зверя. Высокогорье пусто, если не считать лис и горных козлов. Возможно, Макадра вообще забыла о его существовании или просто решила, что этот путь слишком коварен, чтобы им кто-либо мог воспользоваться. Если последнее, то мы должны поспешить и доказать, что она ошибается.
Вскоре отряд снова двинулся в путь. Сначала тропинка петляла между возвышающимися валунами, но вскоре Пазел увидел впереди яркое солнце и его настроение поднялось. Как раз перед тем, как тропа вышла из-за скал, Таулинин собрал их вместе:
— Мы поднимаемся на горный хребет — он же длинный участок Королевского Тракта. Это означает, что мы часто будем заметны издалека. С этим ничего не поделаешь, но есть меры, которые мы должны предпринять, чтобы увеличить наши шансы. Не кричите: при сильном ветре эхо разносится на многие мили. Ваши щиты обернуты в кожу, а ножны, пряжки и тому подобное покрыты тусклой краской. Но ваши клинки будут отражать солнце, так что хорошенько подумайте, прежде чем их достать.
— И длому должны помнить про свои глаза, которые сверкают ярче серебра, — добавил Валгриф.
Выйдя, они ступили на Тракт. Он был очень древним, конечно: широкие камни потрескались и вздыбились, лед и осыпи погребли их во многих местах. И все же идти было намного приятнее, потому что Тракт почти не поднимался и не спускался и, по крайней мере