Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

об отчужденности солдат, возникающей на почве определенной деэтнизации одних и острой этнической чуткости других. В записке от 22 июня 1945 г. К. Нефедова, главного редактора «Казахстанской правды», написанной на имя Г. М. Маленкова, так обозначена эта тема: «Казахи возвеличивают себя и принижают роль в Великой Отечественной войне великого русского народа. Восславляют батыров, боровшихся когда‐то против русского народа; русских не допускают к власти, оттесняют; власти проявляют плохое отношение к русским — героям войны и — очень хорошее к казахам… много пустых, никчемных казахских руководителей разговаривают с русскими пренебрежительно»[769]. Конечно, подобное отношение возникало не на пустом месте, а поощрялось, в первую очередь, центральной властью, которая в самые тяжелые и многотрудные для русского народа годы оказания им материальной и кадровой помощи республикам и нерусским народам, продолжала (в постановлениях и резолюциях) указывать русским на их ущербность, на их бесправие, и это обстоятельство более входило в умы и сердца малочисленных народов, чем бескорыстная и всесторонняя помощь, которую оказывали им русские. Действовала привычка, идущая (как и многое на востоке) от феодального понимания значения человека, его статусности, богатства и авторитетности. Если верховная советская власть все время подвергала сомнению авторитет и статусность русских, то это и определяло, в конечном счете, для чиновников‐националов, партийных работников их низкий статус в абсолютной системе ценностей.

Между тем кадровый голод в республиках продолжался до самого конца советской эпохи: по обязательной разнарядке в национальные районы СССР из центральных частей России отправлялись молодые специалисты: медсестры и врачи, учителя и преподаватели вузов, бухгалтера, инженеры, конструкторы. При этом они не наделялись особыми льготами, но рассматривались почти как командировочный контингент, с минимумом зарплаты и льгот. Моя родная тетя Валентина Денисовна Кириченко попала в Дагестан медсестрой по распределению в начале 1950‐х, юной, незамужней еще девушкой. Много приходилось ездить по горным кишлакам, отдаленным селениям, где встречала народ, живущий в бедности. И хотя ее не обижали, но лишь то, что она сумела поставить себя среди молодых людей твердо и независимо, давало ей возможность сносно существовать. При этом, как она отмечала, по отношению к своим девушкам здешние парни так себя не вели, с такой настойчивостью предлагая свои ухаживания. В конце 1940‐х, почти в те же годы, как отмечено в одной из сводок НКВД, «русские учителя здесь живут впроголодь, выдача хлеба задерживается на 3–4 месяца. Одежда износилась, нельзя купить новую; население смеется над их нищетой»[770]. Эти примеры, как и другие, подобные им, говорят в пользу того, что ни центральная власть, ни власть на местах не создавали особых условий для жизни тех, кто отправлялся помогать другим народам; идеология не работала на повышение имиджа этих людей и в целом всего русского народа (кино, пресса, литература), этот концепт закреплялся лишь на уровне съездов, высоких партийных собраний, в узкой среде; для широкой общенародной массы не проговаривались главные детали «дружбы народов», она рассматривалась лишь в контексте общеэкономических успехов и создания единого экономического рынка СССР. Вот, например, как характеризуется «дружба народов» в 1977 г., т. е. на закате советского строя: «Дружба народов представляет собой распространение на отношения между народами норм коллективизма, организованности и дисциплины, выработанных в рабочей среде»[771]. Казалось бы, подставь под это определение вместо «народа» — «человека» и проверь, как звучит это понимание дружбы. «Дружба — это усвоенные человеком нормы коллективизма, организованности и дисциплины, выработанные в рабочей среде». Абсурд такого определения «дружбы» очевиден. Тем не менее словом «дружба» обозначалось фактически умение трудиться сообща, организованно и дисциплинированно. Большего, чем «дружный коллективный труд», советская власть не могла себе позволить для определения новых межэтнических (межнациональных) отношений народов СССР. Коротко это так: дружба народов — это их общение по поводу трудовой деятельности.

Подведем итог вышесказанному. Между идеологической моделью «дружбы народов» и жизненной реальностью лежало множество препятствий: 1) реализация этого проекта была растянута во времени; 2) между теорией и практикой (словом и делом) существовало множество переходных форм; 3) данный проект корректировался в течение всего советского периода.

Существовала своя программа базовых преобразований для «малых народов» и для «большого» — русского народа. Первое включало в себя: а) постепенное насыщение этничности гражданско‐правовой основой, т. е. процесс политизации (огосударствление) этничности; б) включение этнических процессов у «малых народов» в более широкое — всесоюзное — поле экономических и хозяйственных процессов, т. е. процесс экономизации этничности; в) подчинение этнических процессов у «малых народов» задачам советского строя, т. е. типизация этничности.

Для русского народа программа преобразований включала прямо противоположные решения: а) упрощение этничности, в первую очередь за счет ослабления гражданско‐правового фактора; б) расщепление этничности за счет насильственного отделения религиозности от этничности; в) включение русской этничности в советское строительство, т. е. типизация ее.

«Дружбой народов» фактически обозначалась особая (доверительная и безвозмездная) форма экономических связей между политическими субъектами СССР, благодаря которой устанавливался паритет политических статусов. Дружба осуществлялась на асимметричной основе «большого» и «малых» народов. Выравнивание поля этничности между ними происходило за счет укрепления одной стороны и умаления и ослабления другой. «Дружба» предполагала, что русский народ отказывается от первенства и временного дальнейшего развития в пользу достижения фактического равенства с другими народами‐республиками.

Секуляризованная этничность

Сталинский советский строй, несомненно, имел черты этнической специфики, которая образовывалась от того, что этничность в ее советской форме допустимости могла существовать здесь только вне религиозной традиции. Конечно, она продолжала существовать и в рамках религиозной традиции, но, находясь под жесткой опекой советской власти. Основная же масса советских людей рассматривалась как вне-религиозная народная сила. Такой подход к этничности объясняет причину революционности самих революционеров. Их радикальный бунт против государственной власти, против нравственных норм и религиозных установлений вырос из их воинствующей атеистичности, когда их личная этничность, не защищенная и не умягченная религиозностью и религиозной нравственностью, проявлялась грубо, революционно, болезненно не только для самого революционера, но и для общества. Сталин принадлежал к людям с секуляризированной этничностью. Она сыграла свою роковую роль в его судьбе революционера, и потом она же повлияла на многие крупные решения Сталина — руководителя страны. Сталин, как этнический грузин, нес в себе мир даже не грузинского, а регионально — кавказского структурированного мира, с его специфическими чертами жестко корпоративного общества, склонного к авторитарности и деспотии. И конечно, вождь воплощал, как мог, в жизнь свой этнический стереотип. Иные поступки властителя Сталина ничем другим нельзя объяснить, как только его этническим («горским») происхождением. Сюда следует отнести такие черты характера Сталина, как горячность, деспотичность, мстительность, категоричность, тактику осторожного выжидания и решительного и бескомпромиссного наступления. В Российской