Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

информацию. Ложь укрывала от свободных людей лагеря с заключенными, мир реальных трудностей и невзгод, так, словно это были трудности данного места и данного времени. Не имея достоверной информации о положении в стране, но получая лишь победные реляции, оптимистичные прогнозы, люди невольно заражались «общим оптимизмом». Газеты, песни, кино тиражировали «общее», «советское», «типичное», тем самым искусственно нивелируя картину сплошных трудностей, строек и неурядиц.

Жестокость и бездушие

Также советским явлением, зародившимся еще в ленинский период, была превосходящая все нравственные границы жестокость. Революционная, военная жестокость первых лет советской власти перешла потом и в мирную жизнь. Нередки были случаи зверств и садизма, и главная причина этого, на наш взгляд, в существовании двух неравноценных групп людей в советском обществе: «полноценных советских людей», отвечающих всем критериям советскости, и «неполноценных советских людей», нуждающихся в перевоспитании и во внимании. Обозначим это явление советскости как комплекс классовой ненависти. Санкционированный государством отрыв детей от отцов («дети за отца не отвечают») приводил к абсолютной свободе от традиции (церковно‐нравственной), от общественной нормы, что порождало небывалое в истории насилие над совестью (в целом и в частности) у активных проводников идей коммунизма, и как ответ на это насилие — колоссальный внутренний бунт, который выливался в слепую «революционную» ярость, невиданные жестокость и садизм по отношению к революционным врагам[747]. Враг уничтожался с той силой, с какой терзала людей задавленная тотальным насилием совесть. Особенно изощренным убийствам и садистским издевательствам подвергались представители духовного сословия.

Бесправие и беззащитность в чем‐то несоветских людей (а таких было абсолютное большинство) порождали чувство надменности у «истинно советских», порождая цинизм и жестокость. Владыка Варнава (Беляев) внимательно изучил эту изнанку, а точнее, обыденность советской действительности начала 1950‐х годов. Для советских людей сталинского периода вообще был характерен поиск внутреннего врага, и нередко таким врагом становился самый крайний — крестьянин‐колхозник.

Классовая ненависть наблюдалась не только в обществе, но и проявлялась по‐своему в семье и в школе: «Кругом родители жалуются, что их ребята не хотят учиться. Еле‐еле с большим трудом дотягивают до седьмого класса». За детьми нет того строгого присмотра, который существовал в гимназиях в старое время. «„Нынешние гимназисты“ — это уличная банда, с которой сладу нет»[748]. «Система виновата и портит все сверху донизу». В детдомах, где никто государству не мешает воспитывать «по‐советски», дети «как звери», ругаются, дерутся, не слушаются[749]. Автор приводит примеры жестоких семейных расправ, за которые государство наказывало весьма гуманно. За крайне жестокое убийство своей семьи (жены и двух детей) военный в чине полковника получил 7 лет тюрьмы. В то же время «за разговор» давали не меньше десяти. «Отняли религию, и люди обратились в зверей», — говорит владыка. Он отмечает, что садизм и нравственная распущенность имели место особенно в среде фабричной молодежи. Молодые люди приходили в женские общежития и оставались на ночь, все в одной комнате, вступая в половые связи рядом друг с другом, не стесняясь. Утром женская фабричная молодежь, со следами ночных жестокостей на лицах, отправлялась на работу[750].

Безусловно, на ситуацию влияла и широкая распространенность лагерей, огромное число заключенных, в результате чего происходило тесное соприкосновение людей из свободного мира и мира уголовного. Уголовный жаргон, мир уголовной «культуры», особая жестокость, присущая этой сфере, пришли в повседневную жизнь советского человека постепенно, в послевоенное время. Предвоенная и военная армии еще не знали дедовщины, но когда фронтовое поколение в армии стало сменять поколение горожан невоевавших, в армии стал утверждаться новый стиль общения между солдатами, близкий к стилю уголовного сообщества.

Несомненно, необходимо сказать еще об одной причине распространения жестокости. Война прошла не бесследно, особенно для тех солдат, кто не имел веры, дававшей возможность человеку пройти путь «духовной реабилитации» через внутреннее покаяние и молитву к Богу. Груз нравственной ответственности за убийство, хотя бы и на войне, отстаивая правое дело, всё же оказывал давление на душу человека, ожесточал сердце. Не однажды в полевых опросах приходилось слышать от детей солдат, прошедших войну, о глубоких переменах, произошедших с их отцами за военные годы. Особенно на это обращали внимание сельские жители. «Отец вернулся с войны другим, стал грубым, нередко матерился, сильно выпивал, мама совсем измучилась с ним. Однажды она даже взмолилась Богу: „Господи, забери или его или меня, не могу больше с ним жить“. И отец умер»[751]. В другом случае дочь рассказывает похожую историю о полной перемене человека, вернувшегося с войны, о его грубости, пьянстве. Матери много пришлось перенести в этот период их совместной жизни[752].

Масштабы жестокости, которые породила советская система, были, конечно, огромны, и самое страшное то, что жестокие люди не растворялись, не поглощались обществом, но социально группировались, оказывая негативное влияние на государство и общество. Особенно страдали от жестокости семья, школа и армия. Жестокость просто переродила армию, до такой степени, что люди в 1990‐е годы стали бояться отдавать в армию своих детей. Беспредел дедовщины приобрел тогда чудовищный размах.

Обратной стороной жестокости было также весьма распространенное явление — бездушие (равнодушие). На основе советского сталинского бездушия (а отсюда оно тиражировалось и дальше) были проведены и коллективизация, и индустриализация, велась Отечественная война, в которой советский (в массе своей русский) народ понес неисчислимые потери (несопоставимые с немецкими — 27 млн и 10 млн)[753]. На этом стоит «народная правда» писателя‐фронтовика В. П. Астафьева, который свой последний роман «Прокляты и убиты» посвятил этой стороне попечения советской «народной власти» о солдате, который ее защищал. За эту позицию писатель был отлучен от лагеря русских патриотов и переведен патриотическим общественным мнением в лагерь «переродившейся либеральной интеллигенции». Но художественное слово этого честного русского православного патриота и солдата было подтверждено всей его жизнью.

«Дружба народов» в советской национальной политике

Понятие «дружбы народов» — не поэтический образ, придуманный в годы советской власти для обозначения гармоничных отношений между народами СССР, а вполне прагматичная идея, идеологически оформленная, имеющая свою теоретическую базу, в рамках программы национальной политики советского строя. Это идеологический концепт, с четко очерченными границами, определенными понятийным содержанием и смысловой сутью этого явления. Другое дело, что в советской идеологии могли присутствовать понятия и выражения, имеющие несколько поэтическую форму; допустим — «расцвет» и «сближение национальных общностей», «дружба народов». Причем такие поэтизмы существовали как в ранние годы, так и в поздние времена СССР. Если понятия «сближение» и «расцвет» появились в 1960–1970‐е годы, в брежневское время, то «дружба народов» имела место уже при