Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

Сталине, в 1930‐е годы. Эти идеологические поэтизмы отражали определенную идейную — советскую — реальность, которая отражала новый (не буржуазный) взгляд на этносы и на этничность. В имперской России было привычно не демонстрировать русскую этничность открыто, как идентичность, отличную от других этнических идентичностей (уникальностей); она была упакована в гражданскую и религиозную (православную) идентичности, да так плотно, что все три идентичности могли заменять друг друга. За границей любой россиянин назывался русским; русский/православный также были взаимозаменяемы (внутри России); что же касается пары «россиянин/православный», то для Западной Европы оно было тоже взаимозаменяемо. Русская этничность была одета в цивилизационные одежды — а) гражданско‐правовые и б) религиозные, как единственная ведущая цивилизационная сила, с помощью которой государство вело освоение территории. Это позволяло в рамках Российской империи сводить практически «на нет» опасность жесткого, прямого межэтнического взаимодействия. Даже там, где постепенно, в буржуазной России, открывалась возможность «малым народам» напрямую контактировать друг с другом, там устанавливался необходимый цивилизационный механизм (за счет русской администрации на местах и т. д.), который погашал опасность естественного межэтнического противодействия. В специальной работе нами было показано, что подобные цивилизационные механизмы, разные по‐своему характеру, были налажены на всех рубежах имперской России: на западе, на юге и востоке[754].

Отчего же в советское время возникла государственная мода на демонстрацию «этничности», на ее выделение? Ведь законы этнического эгоизма, осторожности, отстраненности никто не отменял; они естественны для любого этноса. Советская власть в значительной степени изменила российский национальный цивилизационный механизм, просуществовавший многие столетия. Поначалу (в ленинский период) у власти была мысль вообще отказаться от цивилизационной основы, определяющей межэтническое взаимодействие, но потом было решено ее модернизировать, но не отказываться совсем от ее использования. Отказ же (в ленинский период) предполагал ввести репрессивные меры против русской этничности, лишив ее не только первенства в государственной национальной стратегии, но и равенства с другими этносами, хотя и малочисленными. Такая мера должна была уничтожить сам по себе цивилизационный подход, когда силами одного этноса создается буферная зона, цивилизационное поле, позволяющее любой этничности опосредованно общаться друг с другом. Занявший место Ленина в Кремле Сталин отказывается от радикально‐репрессивных мер против русской этничности и устанавливает норму «равенства» для всех этничностей. Однако при этом русские (великороссы)[755] рассматривались «старшим братом», помощником и наставником для более малочисленных народов.

Тем не менее и в этой новой модели национальных отношений практически ничего не осталось от дореволюционного цивилизационного механизма. Ушла стратегическая практика обогащения русской этничности религиозным и гражданско‐правовым началами. Отныне государство предполагало реализовывать свои целеполагания не через русскую этничность, а самостоятельно. От религиозного фактора вообще отказались в национальной политике. Заменой прежнему цивилизационному механизму становится государственно‐правовой механизм взаимодействия этносов (народов). Он предполагал, что каждый народ в СССР должен иметь возможность стать нацией и получить государственное отделение. Это должно случиться и сразу, и в перспективе, или в рамках полномочий внутри отдельной нации. Как писали в позднесталинский период советские идеологи: «Лозунг о праве наций на самоопределение означает право угнетенных наций на государственное отделение, на образование самостоятельного государства. Партии II Интернационала толковали право на самоопределение в лучшем случае только как право на автономию („культурную“. — К. Реннер и О. Бауэр), что означало оставление всей политической и экономической власти в руках господствующей нации… Большевики поставили вопрос о необходимости не только правового, но и фактического равенства национальностей, которое с необходимостью предполагает помощь и содействие отсталым национальностям со стороны наций передовых и является одним из необходимых условий для добровольного объединения наций и установления дружественного сотрудничества между ними»[756].

Таким образом, каждый народ в СССР, получая «государственную броню», имел возможность отныне общаться с другими народами СССР не напрямую, через жестко этническое взаимодействие, а как политический субъект с другим политическим субъектом; т. е. как на международной арене. Разница была лишь в том, что взаимоотношения политических субъектов регулировались не международным правом и правом сильных, а политическою властью Москвы, выступающую гарантом и верховным арбитром этого взаимодействия. Однако из этой конструкции еще не ясно, как появляется искомая «дружба народов».

Ясно, что в новой советской национальной модели народы (этносы) выступают уже в качестве тех политических сил, которые сознательно проводят общегосударственную политику, в то время как в имперской России русский народ проводил в жизнь государственные интересы неосознанно, не специально. Это означает, что политический фактор стал довлеть над этническим, причем в той области, где он не должен был довлеть над ним. Всё это объективно закладывало в новый механизм взаимодействия наций фактор формализации, когда дружба народов осуществляется не в силу нравственной потребности, а во имя государственных интересов.

Сталинская модель родилась не на пустом месте, нельзя противопоставлять ее ленинской, как белое противопоставляется черному, а добро — злу. Истоки советской национальной модели лежат в общебольшевистском подходе к пониманию «борьбы классов». Теория борьбы классов предполагает, что бедняки борются с богатыми, пролетариат и беднейшее крестьянство — с буржуазией. В этой борьбе классов, по мысли большевиков, ломаются сами собой национальные и этнические границы и люди объединяются не по национальным и этническим признакам, а по так называемым классовым (фактически по признаку «богатые/бедные»). Те «бедные», которые готовы во имя революции, во имя «торжества справедливости» (земля — трудящимся, власть — народу и т. п.) к отказу от традиции (духовная и нравственная жизнь по законам религии и веры, политическая жизнь по законам вековой иерархии), — те становятся им союзниками, независимо от национальности. Такое объединение людей — не по традиции — напоминает объединение другой внесоциальной группы, которая существовала в России, но не являлась сословием. Это — интеллигенция. Принцип объединения тот же самый, как и параметры объединения такие же: без религии и веры, без аристократии.

Вместе с тем эта народная масса, которая должна была стать дружественной друг другу, в силу общереволюционного дела, на практике таковой не стала. Во‐первых, сами большевики (при Ленине) поставили перед всем народом СССР более сложную задачу, начав рассуждать о разном уровне развития народов; о разной ответственности их, о множестве исключений в национальной политике. Во‐вторых, оказалось, что кроме бедняков и богатых существует гораздо более многочисленная категория середняков — основная часть сельскохозяйственного населения. И середняки думали не так однозначно о революции и о Церкви, как бедняки. Очевидно по этой причине В. И. Ленин с самого начала не испытывал иллюзий на счет однородной инонациональной бедняцкой массы, способной быть главной опорой революции. Тем не менее при Ленине был поставлен вопрос о «дружбе народов» именно исходя из идеи существования инонациональной бедняцкой массы как естественного союзника пролетариата.

В сталинском варианте советской модели