Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

исполнения желаний, изогнутый, инкрустированный, крепкий и изящный; но, явившись в горный монастырь, где пребывал Хуэй-юань, этот монах два дня все примеривался, да так и не сумел побороть робость и просто положил посох на край циновки Хуэй-юаня и, подобрав полы одеяния, убрался восвояси. А другой направился к нему в горы, чтобы сразить своими вопросами, — а удалился, не раскрыв рта.

Когда Хуань Сюань, сын военного и государственного деятеля, вознамерившийся узурпировать трон, проходил во главе войска через горы Лушань, он послал вестника в монастырь с приглашением Хуэй-юаню явиться в лагерь у Тигрового ручья. Тот сослался на болезнь и не спустился со своих высот. Что ж, тогда сановник сам поднялся в горы, хотя приближенные его отговаривали. И там он поведал о целях своего карательного похода, на что монах отвечал ему короткой проповедью о мире.

Ну а потом уже, позже, когда Хуань Сюань узурпировал власть и потребовал, чтобы монахи оказывали ему почести и написал письмо Хуэй-юаню с обоснованием такого требования, тот отвечал ему, что монах сумел рассеять мрак и невежество и ступил на дорогу превращений, по которой движется, как звезды и облако, — и этот путь воистину вызывает восхищение, в нем настоящее величие, ведь монах не боится сверзиться и сломать себе шею, и кашая на нем — не платье чиновника, а патра — не драгоценный кубок для пира, — кому же он принадлежит?

И узурпатор с ним согласился и написал письмо, в котором дозволил праведникам не оказывать почестей государю.

А монах и сочинил свой трактат, заканчивающийся такими словами: «Дух познания мчится во весь опор, следуя во всех направлениях».

И это было великолепно! Только обуянный гордыней безумец мог после этого требовать, чтобы мчащийся во весь опор во всех направлениях дух познания кланялся ему, — этак и сломаешь себе шею и превратишь познание в кульбиты артистов на рынке.

Но в конце концов этот разумный Хуань Сюань бежал на Запад, а подобающее место занял император, и он тоже следовал в горах Лушань, и советник государя требовал, чтобы Хуэй-юань спустился к нему с изъявлением верноподданнических чувств, но монах, как уже заведено, сослался на болезнь в письме. Государь ответил, что сожалеет.

Болезнь! Кто же тут болен? В этом мире безбрежном до звезд. Кто же в нем желает называться правителем и Сыном Неба? Как будто не было Будды и его учеников, бодисатв, архатов.

Хуэй-юань спускался к другим, тем, кто был равен ему, — и встречал их у Тигрового ручья, а потом провожал до этого же ручья. Его можно назвать императором Тигрового ручья. Там всюду росли сосны, и в близком ущелье гремел водопад, а облака приходили в гости в кельи. И роща для самосозерцания с камнями, укрытыми мхом, была краше любых палат.

Начало и конец всего откуда происходят?

Возникновение и уничтожение имеют ли предел?[342]

Таков же был и его младший брат Ши Хуэй-чи, ходивший в соломенных сандалиях и одеянии из лоскутов. Он сопроводил тетушку, монахиню, в столицу, где остановился с ней в монастыре Дунъаньсы. Пока тетушка пребывала в том монастыре — еще не устроили женского, — он по просьбе начальника стражи выправил текст «Мадхьямагама-сутры», — так началось его возвышение на стезе Учения.

Расставшись позже со своим старшим братом, он направился в земли Чэнду. И на пути встретился с узурпатором Хуань Сюанем, тот пытался приблизить монаха, но и младший брат был вольного нрава, он ускользнул и продолжил свой путь, пока не достиг обители Лунъюань посреди полей с колодцами и садов. Там он поселился и добился всеобщей любви. Вскоре в тех землях начался мятеж, и монах ушел дальше. Но сын мятежника достиг мест, в которых обосновался Ши Хуэй-чи. И вот после карательного похода войско пришло в монастырь. Как сообщает Хуэй-цзяо в своем «Жизнеописании достойных монахов», воины и кони истекали кровью, а монахи, дрожа от ужаса, разбегались. Но Ши Хуэй-чи оставался там и был спокоен. Он умывался. И тут сын мятежника подступил к нему, вращая глазами, еще не остывшими после боя. А Ши Хуэй-чи? Он щелкнул пальцами и указал на мешок, сквозь который текла вода, очищаясь от мельчайших тварей, дабы даже так монах не мог повредить чью-то жизнь. И воитель, устыженный, ринулся прочь.

Путах паванах![343] Мешок очищающий! Вот и все, что вам нужно, люди. Путах паванах!

Это и было сокровенное знание Махакайи. Многажды он убедился, что только путах паванах спасет человечество. И он даже решил написать шастру «Путах паванах».

Но не все правители были столь умны, как одуревший от войны сын мятежного предводителя или сам узурпатор Хуань Сюань. Циньский государь, как о том повествует Хуэй-цзяо, задумал привлечь ко двору весьма одаренных монахов Дао-хэна и его ученика Дао-бяо. И он отправил им повеление явиться во дворец, уведомив, что своим указом лишает их уставных монашеских одежд. Но те ответили, что стать вероотступниками — выше их сил. Первый министр пожаловался на монахов закононаставникам Кумарадживе и Сэн-люэ. Закононаставники ответили, что оба эти монаха с малолетства в пути и зачем же мешать их чистым и сокровенным устремлениям? Но двор требовал монахов к себе, обещая высокие должности, обслугу и прочие привилегии. Тогда монахи ушли в горы, забились в глушь и там жили в чистоте и созерцании, питаясь растительной пищей, а государь закрыл границы и разослал своих людей для их поимки, но тщетно, горы и деревья надежно укрыли их и прятали до конца жизни. И монахи отвечали горам и деревьям любовью.

Путах паванах, государи всех наций и мастей!

Путах паванах!

Глава 2

Ожидание затягивалось, и Махакайя печалился. Сколько раз он представлял этот миг возвращения!.. Но миг превращался в ночи и дни. Впрочем, его спутники ничуть не удивлялись всему происходящему. Нравы дворцов были им ведомы, и всюду они примерно одинаковы. Правда, вот настоятель нервничал, не зная, чего ожидать ему за то, что приютил преступившего запрет своевольного монаха. Но ему совестно было и выпроваживать гостей.

Как вдруг в полдень на дороге что-то показалось: кто-то приближался к монастырю, это был всадник, да, — и вот он явился, гонец с перьями фазана за плечами, как это принято у гонцов, и, оставив лошадь у ворот, вошел в обитель, спросил настоятеля и, склонившись, объявил высочайшее веление прибывшему из Западного края монаху завтра следовать в Чанъань вместе со своим караваном.

Араб хлопнул в ладони, узнав новость, и коснулся пальцами золотистых усов.

— Наконец-то! Мне по нраву пришлось ваше вино на рынке! — сообщил