Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

он монахам. — Как он называется?

— Раз вы входили через ворота Цзиньгуанмэнь, то это Западный рынок, — ответили ему.

— Что значит это название ворот?

— Золотое сияние, — сказали ему.

И А Ш-Шарран рассмеялся, поглаживая свою золотистую бородку и подкручивая усы.

И они начали готовиться к завтрашнему вступлению в Чанъань: заново стирали свои платья, чистили лошадей и верблюдов, постригали бороды и волосы. Настоятель повеселел, ему не терпелось выпроводить очень интересных, спору нет, но и опасных гостей. Легко навлечь немилость судьбы.

И утром после трапезы караван двинулся в Чанъань. Степенно вышагивали глазастые верблюды; фыркая и мотая гривами, шли лошади с тюками. Это шествовала целая библиотека. Погонщики намотали новые тюрбаны из яркой материи оранжевого, синего, красного цвета. Готам Крсна накинул фиолетовый плащ, и настоятель начал убеждать его переменить плащ.

— Почему это? — не понял Готам Крсна.

— Это цвет высшего ранга, — отвечал настоятель.

Махакайя и забыл уже эту иерархию цветов Поднебесной.

— Разве мой ранг командующего этого каравана низок?! — воскликнул Готам, задирая переломленный нос.

— Лучше надеть плащ другого цвета, — просил настоятель.

— Хм… И какого же?

— Я думаю, лучше всего вам подойдет зеленый.

— Это каков же ранг? Сколько их всего?

Настоятель отвечал, что всего девять рангов. Девятому и восьмому прилично носить одежду синего цвета, седьмому и шестому — зеленого, четвертый и пятый носит красный, а три высшие — фиолетовый.

— Высшие — это кто же? — не унимался Готам Крсна.

— Три наставника императора, три наставника наследного принца, члены императорской семьи…

— А третий?

— Цзайсян, министры.

— Цзай-сян?

— Канцлер.

— Вот как! Но после Больших Снежных Гор, после Большой Пустыни Текучих Песков, после ущелий, степей с вихрями я и чувствую себя министром и даже канцлером дорог! — торжественно провозгласил Готам Крсна, выслушав перевод.

И если бы не гнусавый тон его голоса, то все это можно было бы принять за чистую монету… Хотя, с тех пор как ему переломили нос, трудно было понять, когда он шутит, а когда говорит серьезно. Но Махакайя уже научился различать его речи по глазам: если Готам Крсна шутил, то его агатовые глаза как бы немного вращались. Правда, в сильном гневе происходило то же.

— И что же бывает тому, кто неправильно перекрасится? — полюбопытствовал Готам Крсна.

— Его бьют палками, — ответил со вздохом настоятель.

— Ну я ведь не подданный вашего императора, — заключил Готам Крсна и не пожелал менять плащ.

Караван двигался по дороге слева от реки, уходящей к городу, а справа высились горы и леса. По обочинам иногда попадались деревянные столбы с табличкой наверху — хуабяо, дорожные указатели. Караван прошествовал мимо яма, почтовой станции, с конюшней и стойлами для ослов, а также гостиницей, и начальник в зеленом халате и черной шапке вышел приветствовать их.

— А этот наставник хотел уравнять меня с ним, — пренебрежительно заметил Готам Крсна.

— Мы тоже везем послания, — ответил ему Хайя. — Послания Будды и его учеников.

— Надеюсь, нас не поколотят палками, — сказал Готам Крсна.

— И выслушают мои стихи! — воскликнул А Ш-Шарран.

Крестьяне, обрабатывавшие поле, оставляли свои мотыги и, сдвигая на затылок большие соломенные шляпы, глядели на караван. Навстречу им проехала двухколесная тележка, груженная мешками. Потом дорогу перегородило стадо коров. Караванщики покрикивали, взмахивали плетками. Пастух ответил гневно, но, увидев Махакайю и Хайю, тут же переменился в лице и, сложив ладони у груди, склонил голову в красной повязке.

— Он узнал Учителя? — спросил Готам Крсна.

— Он узнал Дхарму, — возразил Хайя.

— Значит, учение еще не иссякло за годы странствий, — сказал Готам Крсна. — И мы можем рассчитывать на постой, на мягкую постель и жирную похлебку.

Монастырь, в котором они останавливались, оказался не так близко от столицы. Хотя со склона горы та и была как на ладони. Но они шли и час, и два, и три, а город был еще далеко. Неожиданно на дороге появились всадники, это были вооруженные люди в доспехах.

— Посторонись! Посторонись! — зычно кричали они.

И Махакайя тут же велел всему каравану сойти на обочину.

Вскоре показалась нарядная повозка, запряженная двумя лоснящимися каурыми лошадями в окружении всадников в халатах зеленого цвета. Они свысока взглянули на караванщиков и монахов и проехали мимо.

— А наставник хотел, чтобы я вырядился, как один из этих слуг! — снова воскликнул Готам Крсна, провожая взглядом повозку и всадников.

— У даосов есть пословица, — сказал Махакайя: — «Одет в рубище, но за пазухой нефрит». Мне она нравится.

— И мне нравится, когда за пазухой и в карманах нефриты и жемчуга! — с хохотом прогнусавил Готам Крсна.

Погонщики выводили караван на дорогу. И снова верблюды размеренно вышагивали, позванивая колокольцами, топотали лошади. И Махакайя вдруг думал, что уже видел и переживал нечто подобное… Где же? Когда? Здесь. Сейчас. И в то же время несколько эпох раньше.

Неужели он в самом деле возвращается? Да уже и вернулся. Вон и стены Чанъани, башни и ворота.

— Почему у этих крыш такие загнутые концы? — спросил А Ш-Шарран, указывая плеткой на крышу врат.

— Злые духи не могут по ним скользить, — ответил Махакайя.

И караван приблизился к воротам.

— Но в прошлый раз мы через другие входили, — заметил А Ш-Шарран.

— Это другие, нам велено идти через них. Кайюаньмэнь, так они называются, что значит Врата Открытой Дали, — вспомнил монах.

— А ваш император, похоже, поэт, — заметил А Ш-Шарран.

Перед вратами Махакайя спешился и обратился к стражникам. Те выслушали его, и один из них ушел и вернулся с командиром. Тот посмотрел на монаха, потом окинул взглядом караван и махнул рукой. Значит, их ждали и приказ был получен. И караван направился в ворота. Махакайя ожидал на обочине, пока все пройдут и за последней лошадью — а это был его старина Бэйхай — въехал в Чанъань сам.

Чанъань! Древняя столица. Город Долгий мир. Гигантская чаша среди восьми потоков и гор на плодородной равнине. Потоки текут в разные стороны, как будто хотят охватить все страны света. И — возвращаются вспять людскими потоками. Прислушайся, и ты узнаешь голоса всего мира: голоса Индий, Западного края, Персии, Византии, Ченла, Линьи, империи Шривиджайя, Пью[344], стран из-за морей. И гора Чжуннань, словно матушка-хранительница, озирает своих многоголосых чад. Каких нарядов здесь не увидишь! Пестрые халаты, хлопок и шелка, платки в птицах, платья, расшитые золотом, причудливые шляпы, яркие повязки. Торговцы, умельцы, лекари, звездочеты, странники, книгочеи, студенты, поэты, художники, музыканты, ученые мужи и послы — все они, попав сюда, не могли и не хотели покинуть этот город и через месяц, и через полгода, и год спустя. Иные и оставались навсегда: сдавали экзамены кэцзюй и служили при дворе.

Здесь было все: гора Чжуннань, речки