Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

благородными и мужественными спутниками», — дописал монах и вымыл кисточку.

Написанное на бумаге он присыпал песком, потом сдул лишнее и, убедившись, что все просохло, бережно свернул письмо, положил его в трубку из грубой бумаги и отдал вестовому, чьи обязанности исполнял один шраманера монастыря на дороге в Чанъань. Настоятель этого монастыря именно так и рекомендовал поступить, когда выслушал историю монаха и его сподвижников, разместившихся у него на ночлег, перед тем как войти в столицу. Столица уже лежала рядом. Махакайя мог видеть исполинский город, взойдя на склон ближайшей горы. Вестника вызвались сопровождать Хайя и А Ш-Шарран. Готаме Крсне тоже не терпелось увидеть столицу, но Махакайя напомнил ему, что он послан Харшей главой каравана, вот и должен быть во главе, когда они войдут в Чанъань. Он и А Ш-Шаррана пытался отговорить, заявляя, что неизвестно, как эту весть о вернувшемся нарушителе запрета воспримут во дворце. Но А Ш-Шарран отвечал, что он-то не нарушал еще никах запретов, чего же ему опасаться?

— А чем обернулась прогулка в Хэсину? — напомнил монах.

— Чтением стихов! — ответил араб, встряхивая рыжими прядями, ниспадающими из-под коричневого тюрбана. — Надеюсь, ваш император тоже сможет их оценить.

И он поехал вместе с Хайей, надевшим новую кашаю шафранового цвета и тщательно, до блеска обрившего голову и лицо. Оба не ведали языка хань, его знал только вестник. Но эти иноземцы придавали убедительность посланию. Так все решили в монастыре.

И оставшиеся принялись ждать.

Махакайя, глядя вечером со склона на Чанъань, подернутый дымкой от очагов и дневных испарений, хотел читать какую-либо сутру или мантру, но в голову ему лезли строки из трактата Чжуан-цзы.

Вот они: «Родное царство, родная столица, взглянуть на них издали — какое счастье! Пусть это даже скопление холмов и курганов, заросших травами и деревьями, но девять из десяти вернувшихся все же будет счастливы, а особенно когда увидят…»[340] Тут Махакайя запнулся в мыслях, мгновенно вспомнив их речи со звездным стариком Таджика Джьотишем о созерцании звуков. Но дальше о звуках и было: «…уже виденное, услышат уже слышанное. Это словно башня в десять тысяч жэней высотой, которой любуется весь народ».

И эта башня сейчас и звучала, и пела на все лады, и монах ее видел и слышал.

И вдруг понял, что на нее предстоит подняться.

От этой мысли монах почувствовал слабость в ногах, сердце его оробело, стеснилось. Но длилось это мгновенье. Все же уроки йогина Керасы со спутанной гривой, впалым животом и выступающей вперед мощной грудной клеткой — и впрямь похожей на клетку, населенную диковинными птичками, — не прошли даром. И Махакайя облекся в камень бесстрастия, он стал как придорожный валун. Этому его научил Кесара с глубоко сидящими глазами, заставляя часами восседать у пещеры, вперившись в камень, это была санъяма на камне — до тех пор, пока серый кусок скалы, обвалившийся когда-то у входа и чуть не убивший йогина, вошедший в землю, как тяжкий топор, пока он не обрел легкости пуха, а тело монаха не стало таким же увесистым, что грозило тоже войти в землю.

Махакайя вздохнул, и каменная скорлупа треснула и свалилась с его плеч. И он был спокоен.

На самом деле он знал, что как бы ни поступил император, книги, привезенные им, уже сделают свое дело. Даже если монаху предстоит понести наказание, книги будут неподсудны, ибо, по слухам, монастыри и последователи Будды процветают в Поднебесной и в столице. Конечно, ему хотелось бы пережевать этот воз сутр самому, дабы избежать ошибок, разночтений и кривотолков. Но славные переводчики в Поднебесной не перевелись со времен Кумарадживы. Еще особая забота — свиток из коры индийской березы, что растет на склонах Обители Снегов. Эта «Березовая книга», как ее называл Махакайя, оказалась в мешке среди других свитков и бамбуковых книг, разложенных для просушки уже за великой рекой Фочу, во время переправы через которую они и намокли. Как эта книга попала в мешок, было неведомо. Готам Крсна предположил, что ее нарочно подбросили по наущению из дворца, чтобы, догнав, обвинить в краже и разделаться уже со всеми. Махакайя не мог в это поверить. Хотя они по совету Таджика Джьотиша, набредя на хорошую дорогу, уводившую в сторону от главной, все-таки свернули. Может, потому и остались целы и невредимы, как знать. А Ш-Шарран порывался отправиться на разведку, но был слишком слаб, а остальные хотели только одного — подальше унести ноги от столицы этого царства.

В мире разгула страстей все возможно и уцелеть сложно. И Учение унимает страсти. Страсти, замешанные на неведении, — вот причина всех бед, вот удобрение для всех зол, что вьются колючками, рвут живущих в кровь. И люди шарахаются среди этого леса колючек, ничего не понимая, истекая кровью и кидаясь от отчаяния друг на друга, — вместо того чтобы принять великий обет ахимсы — обет непричинения вреда живому, ненасилия. Они молятся, постятся, свершают жертвоприношения, возводят храмы, но все это не стоит и выеденного яйца, говорил йогин Кесара, медленно жестикулируя. Все это мишура и пыль, если не соблюдается ахимса. И все религии и учения таковы без ахимсы — одна забава глупцов. И пение мантр не спасет.

Посланники вернулись под утро, разбудив всех. Махакайя всматривался в лица А Ш-Шаррана и Хайи, вестника, стараясь угадать, какой ответ они привезли.

И ответ был таков:

— Нам ничего не сказали, — сообщил молодой вестник.

— Но мое письмо вы смогли передать во дворец? — спросил Махакайя.

— Да, чиновник его принял.

— И это все?

— Все, Махакайя, — грубо проговорил длинный и нескладный Хайя с лошадиным лицом и прозрачными глазами. — И мы только напрасно прождали, так что нас уже не хотели выпускать из ворот. Пришлось снова возвращаться и отыскивать того чиновника. Хорошо, что какие-то дела задержали его и он еще не ушел домой.

А Ш-Шарран был возбужден и доволен. Сверкая глазами, он говорил, что много видел городов и столиц, но теперь понял, что видел какие-то селения и городишки. И теперь ему ясно, почему эту империю называют Поднебесной. А Ш-Шарран умудрился осушить чару вина в лавке.

— За эту столицу столиц! — подтвердил слова Хайи араб, поглаживая рыжую бородку и улыбаясь. — Надеюсь, ваш император не будет устраивать мне испытания ни огнем, ни водой.

— Хайя, хорошо ли ты все растолковал тому чиновнику? — беспокоился Махакайя.

— Если этот шраманера правильно переводил, то — все.

И потянулись дни ожидания. Караванщики отдыхали, араб с Крсной, как обычно, не могли усидеть на месте и совершали поездки по окрестностям. Махакайя хотел взяться за толкование главы Чжуан-цзы, обещанное императору, но в монастыре не было этого трактата. Тогда Махакайя попросил шраманеру-вестника