Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

семена всех растений, семена всех животных и семя людей… — Старик закашлялся. — Этот Йима был поумнее такого же человека у иудеев. Вот у того, говорят, был корабль… Но он его нагрузил не семенами людей, животных и растений, а людьми и животными.

И так они говорили допоздна.

Таджика Джьотиш спрашивал, довелось ли Махакайе найти ответ на вопрос об атмане. Ведь Таджика Джьотиш уже чует порог, как говорится, за которым его ожидает — что? До ниббаны он так и не сумел подняться. Хотя много смотрел вверх — на звезды… Ниббана, конечно, не среди звезд, но все же так легче ее себе представить: находя черные провалы среди звездных троп, островков.

Махакайя отвечал, что он видел однажды купавшихся ночью мальчишек в Да-Хае, Индийском океане, когда они бросались в воду, тела их охватывало голубоватое свечение. Может, так и будет в черном провале ниббаны.

В Поднебесной, говорил Махакайя, споры об атмане и анатмане[334], не утихают, наверное, до сих пор. По крайне мере, раньше они были горячи. Начал сам патриарх Хуэй-юань, написавший трактат «Рассуждение о неуничтожимости духа».

— И ваш патриарх это утверждал? — проскрипел, а точнее уже почти прошептал Таджика Джьотиш.

— Да, — отвечал Махакайя, — но никто так и не узнал, зачем он это делал. Думал ли он сам, что шэнь — дух — есть и он неуничтожим?

— Зачем же тогда… говорить об этом…

— Для мирян Поднебесной, — ответил Махакайя. — Нет, все-таки первым начал не он, а другой, звали его Хуэй-линь…

Тут раздались какие-то скрипуче-булькающие звуки, Махакайя умолк, всматриваясь в лежащего старика, чьи худые плечи сотрясались. Оказывается, он смеялся, нашел в себе силы.

— В ваших именах путаешься… как в верблюжьих колючках…

— Этот Хуэй-линь, — продолжал Махакайя, — в своем трактате ниспровергал учение Будды.

— Он был мирянин?..

— Нет, монах. Приближенный государя. Но вот написал трактат «Рассуждение о белом и черном», в котором отрицал неуничтожимость духа тоже. Но не для того, чтобы быть во всем согласным с Учением. Он называл Будду варваром и доказывал, что никаких перерождений нет. Его поддержал наблюдатель звезд Хэ Чэнтянь. А потом ученый муж, писавший «Историю династии Поздняя Хань», Фань Е.

— Звездочет? — проскрипел старик.

— Да. Но говорил о листьях, а не о звездах: они опадают, но не уносятся потом никуда, а сгнивают, мешаются с прахом.

— Звезды? — не понял старик.

— Листья.

— А звезды сгорают… — пробормотал старик.

И Махакайя продекламировал:

Как в конце космической эпохи огонь

Не сможет сжечь пустое пространство,

Точно так же старость, болезнь и смерть

Не могут спалить дхармовый мир…[335]

— Это твоя гатха?

— Нет. Сарамати. Из его трактата о том, что в дхармовом мире не существует различий.

Старик помолчал и молвил:

— А она хороша… И очень хороша, когда огонь уже подбирается… И в нем исчезнет только моя кашая, исчезнет мой посох, патра, сандалии, волосы, которые я уже устал за столько лет сбривать… И глаза, которые столько ночей считали звезды… Но… но мое пространство останется. Так истинней?..

— …наполненное звездами, — откликнулся Махакайя.

— Жаль, — проговорил старик с одышкой, — жаль, что мы не потолковали об этом йогине раньше… Хотя… всего не перетолкуешь. Но… но как же его держали в Наланде? Ведь он иноверец?

— Да. Но, как и у нас в Поднебесной, патриархи нашего Учения знали трактаты и Лао-цзы, и Чжуан-цзы, Ку-цзы, и других мудрецов, так и в Наланде не пренебрегают чужими усилиями в познании, тем более таких продвинутых, как йогин Кесара. Он жил, конечно, не в самом монастыре, а в роще под горой, где у него были летняя хижина и зимняя пещера. Но мой наставник особо не препятствовал ни знакомству с ним, ни обучению его практике. А наши монахи писали комментарии к Лао-цзы и Чжуан-цзы, особенно любили «Вольные странствия» последнего.

— Я вижу… и ты хочешь его объяснить теперь? — спросил старик.

— Что ж, — отозвался Махакайя, — у меня за плечами не только книги, но и ночи и дни странствий.

— Твоя книга будет как одни из восьмидесяти четырех тысяч врат Учения, — проговорил старик.

— Нет, — возразил Махакайя. — Я только опишу путь.

— Но это и будет путь, ведущий к вратам.

Махакайя промолчал. Таджика Джьотиш тоже больше ничего не говорил. И так они пребывали в молчании долгое время, пока по соседству не захрапел монах, все это время прислушивавшийся к их разговору, как и монах по другую сторону. Никто не смел в вихаре прерывать их беседу, хотя время уже было позднее и обычно не дозволялось никому нарушать покой сна.

Махакайя встал. Старик Таджика Джьотиш не шелохнулся.

В предрассветных сумерках собравшийся уходить Махакайя лишь бросил взгляд на кровать со стариком, показавшимся ему каким-то совсем маленьким под покрывалом, — он взглянул пристальнее и, заметив равномерно вздымавшееся худое плечо, повернулся и направился к выходу. Перед выходом обернулся, сложив руки у груди, поклонился, а потом уже вышел.

Ему еще предстояло заглянуть в паритрану.

У стены возле двери, как обычно, лежала собака. При приближении монаха, она забила хвостом по земле. И только тут монах обратил внимание на то, что на ее морде, над глубокими черными глазами есть два пятна. И он вспомнил слова давнего спутника о четырехглазых собаках огнепоклонников, которые якобы видят твою смерть. Что видела эта собака? Чью скорую смерть?

Махакайя отогнал мысль о звездном старике, Таджика Джьотише.

Он открыл дверь.

Человек по имени Шкух Клемх лежал на спине, грудь его равномерно вздымалась и опускалась. Махакайя смотрел на его лицо. Где сейчас пребывало сознание этого человека? Какие тропы его вели? Что он слышал? Может быть, какие-то звуки и влекли его в акаше, этом особом пространстве, о котором толковал йогин Кесара, чья главная отличительная особенность — всепроницаемость. Кесара говорил, что акаша уже содержится в самом человеке, благодаря этому человек слышит. Санъяма[336], сосредоточение на связи слуха и акаши, дарит божественное слышание. А еще — способность быть легким для хождения по водам, затем — по паутине, по солнечному лучу и наконец возможность передвигаться в акаше, пронизывающую все: тела и сознание людей, древеса, дома и горы. Когда Махакайя изъявил желание это увидеть, Кесара, всегда в одной только набедренной повязке, загорелый, с впалым животом и выступающей грудной клеткой, на которую свешивались спутанные пряди густых пыльных волос, похожих на травы или даже корни деревьев, засмеялся и ответил, что для этого монаху надо тоже там оказаться.

Хотел бы Махакайя в этот ранний час оказаться там и попытаться помочь этому человеку по имени Шкух Клемх.

Но, может быть, он все-таки слышит?

Махакайя