Читать интересную книгу "Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков"

рядом. Монах в красной шапке топает с сумой. Какие-то кумушки у стены Дворца дожей, еще несколько фигур, а с ними перекликаются скульптуры на крыше библиотеки Сансовино и вокруг купола церкви Санта-Мария-делла-Салюте за каналом. А с фигурой монаха — скульптура крылатого льва на колонне. Монах идет навстречу солнцу. И лев туда же летит. И я с ними — на восток, отклоняясь к югу, в сторону Газни, к императору моего света.

Л.

Глава 58

На рассвете маленький караван выходил из монастыря Приносящего весну фламинго. Невольное затворничество на этом холме вблизи города Хэсина закончилось. В путь решили выступать немедленно, хотя и Готам Крсна, и А Ш-Шарран были еще слабы, но лучше было не искушать судьбу и уходить отсюда как можно скорее. Кто знает, что может прийти в голову аргбеду, какие еще испытания захотят учинить эти люди, омраченные авидьей.

Тело А Ш-Шаррана не отнесли куда-то на скалы, как это у них заведено, чтобы птицы очистили кости. И сейчас два стервятника кружили над холмами со скальными выступами, на которые жители и сносили своих мертвецов, и только поглядывали вниз в ожидании добычи, — а ее не было.

Самый лучший час для начала пути — раннее утро, когда еще не свирепствует солнце и воздух свеж. Да и соглядатаев нет.

Но монахи, почти все, вышли провожать их. Только Таджика Джьотиш остался на плетеной кровати. С ним Махакайя простился еще вечером.

Старик был совсем плох и слаб. Но смог поговорить с ним.

Сперва Махакайя поведал о спасении А Ш-Шаррана, хотя старик и так уже все знал, но ему хотелось услышать новые подробности.

Все решила… пылинка. Все решил… ветер. Оплошность бегуна дала повод Девгону вмешаться; он велел откачать испытуемого. И попытка удалась. Правда, возник спор, каков истинный исход этого испытания. Виноват ли бегун? Если бы он достиг воды с непокрытой головой, это нанесло бы оскорбление Сыну воды — Апам Напату. И это поставило бы под сомнение все испытание.

Но араб захлебнулся, не дотерпев, пока бегун коснется стрелой воды. Значит, он клятвопреступник?

Датабар так и расценил случившееся.

Но Девгон предложил подумать хорошенько, почему ударил ветер. Только по одной причине — Ваю вмешался в испытание. Ваю — божественный Ветер, дыхание жизни, дыхание самих богов, как всем известно.

И все с этим вынуждены были согласиться. Но датабар попытался возразить, заявив, что истинное намерение Ваю, остается сокрытым. Хотел ли он таким образом спасти араба? Или, наоборот, уничтожить?

И Девгон отвечал, что Ваю указал на несправедливость этого испытания.

Датабару ничего не оставалось, как только согласиться с его доводами. Но он заметил, что, возможно, арабу надлежит присудить семьсот ударов плетьми. На что Девгон напомнил о заточении араба, в котором ему довелось уже испробовать и цепи, и плети. Да и сегодня он умер и, побывав на мосту Чинват, вернулся. Всего этого достаточно.

И Фарнарч Чийус милостиво признал правоту Девгона.

— А однажды вихрь ветра унес жизнь, — вспомнил Махакайя. — Это случилось в прежние времена в монастыре, что в горах Лушань, где пребывал строптивый Чжу Дао-шэн, внук начальника и сын чиновника, порвавший с мирским. Уже в пятнадцать лет он проповедовал. Возмужав, сочинял трактаты и толковал сутры. И по-своему истолковал принесенную сутру ниббаны, еще не полную. Сангха возмутилась и прогнала его. Но когда получили полный текст, уразумели, что гонения напрасны. А монах этот уже жил в горах. И он истолковал сутру ниббаны для монахов еще раз, поднявшись на возвышение. И тут налетел пыльный вихрь, коснулся его, и монах мгновенно умер. А нашего иноверца ветер спас…

Тут Махакайя привел две строчки о пылинке.

— В этой пылинке… — проговорил Таджика Джьотиш, — вода и ветер… огонь и стихи… солнце… Митра — их бог солнца. Веру в него переняли солдаты Рима. И вот он… твой араб… Среди песчинок Ганги он отыскал одну — песчинку жизни. Так истинней…

— В этот момент я взывал к Авалокитешваре, — сказал Махакайя.

Старик вздохнул и ответил, что он тоже не раз взывал к бодисатве милосердия, но не всегда бывал услышан… и чаще — не услышан вовсе. Верно, по слабости призыва.

Махакайя признался, что в самый последний момент смирился с неизбежным и отпустил на волю бьющихся рыбок.

— Каких еще… рыбок? — с трудом спросил старик.

Махакайя рассказал о солнце и ряби и о рыбках-дхармах.

— У Дхармы[333], — отозвался старик, — восемьдесят четыре тысячи врат… И во все ли ты успел заглянуть, Падачари? Научился ли ты этому?.. В одно мгновение заглядывать в них, ища спасения себе или кому-то еще…

— Нет, Таджика Джьотиш, этому я так и не научился, — отвечал Махакайя. — Мой ум не столь быстр. Хотя в Наланде йогин Кесара учил меня уходить в рощу во время грозы и сосредоточиваться на молниях, чтобы оседлать их.

— Чему еще он учил тебя?

— Созерцанию солнца и луны и мгновенному освобождению от них, от их света, формы. Такое сосредоточение он называл лишенным семени или надутым парусом без ветра. Сначала сосредоточение различает форму, потом только свет, потом — ничто. Это и есть бесстрастие. И он называл это высшей целью истинного знания. И говорил о тонких ступенях этого: избирательность, что еще грубо, умное сосредоточение, что уже тоньше, затем внутренний подъем блаженства и только самость, то есть сознание единства с собственным «я»… Которого, как мы знаем с тобой, нет. Но йогин так не считал. Ну и далее — остановка сознания. Парус надут без ветра, лодка движется хоть по течению, хоть против течения.

— И… что дальше?

— Так обретается семя всезнания. Познание прошлого, настоящего и будущего. И проникновение в чужое сознание. И даже в сознание, еще не рожденного человека.

— Будущего ведь нет. Как и прошлого…

— Но Будда предсказывал конец Учения. Через пятьсот лет после паринирваны.

— …И уже столько лет минуло… — тихо проговорил старик. — Как же Дхарма может закончиться?

— В Индиях мне приходилось видеть совсем опустевшие монастыри, монастыри, в которых поселились обезьяны, и змеи, и шакалы, и совы. Монастыри, в которых трепещут листвой деревья, зеленеют травы, а каменные изваяния покрыты трещинами, и у них отваливаются уши, носы, руки.

— Неужели?..

— Да, так. Вот почему мой караван книг подобен кораблю Заратуштры, о котором ты мне рассказывал.

— Нет, — слабо возразил старик. — Не корабль… и не Заратуштры. Это был первый человек Йима. Ахура Мазда предупредил его, что настает великая зима, а потом — потоп, и надо строить Вар… Это не корабль… крепость на горе. И тот так и сделал, и сохранил там