нужен; один взгляд, но в тот самый миг. Я вот тоже, знаешь, на Женю Мошкова сегодня вдруг взглянул… Будто бы всегда мы с ним друг друга знали, такое чувство. Он говорит, а я знаю, что у него в мыслях. У меня ведь, Нюся, никогда друзей таких не было… Чтоб душа в душу… Разве Юрка, в отряде у нас. Мы с ним вместе на задания ходили. Я тебе потом про него расскажу. Нет его уже в живых, моего Юрки! Ты вот хлопчика того, из Суходольского лагеря, говоришь, благодарила? А я, Нюся, тебя. Я будто в панцире железном до тебя жил. Сам не знаю, почему. Может, это из-за брата Миши? Я его больше жизни любил, когда совсем ещё маленький был, а он от нас уехал. И я в самом себе затаился глубоко-глубоко, так глубоко, чтобы никто до меня не добрался. Если бы не ты, Нюся, так и жил бы, как улитка в панцире. Это тоже про то, про что ты говоришь: страшно влюбиться! А если страшно влюбиться, то, значит, и друга встретить страшно: а что, если, только узнав, потеряешь, как я – Юрку? Ведь лучше умереть самому. Или быть для всех лучшим другом и не с кем тайных мыслей своих не делить.
Голос Виктора становился всё глубже. Аня бессознательно коснулась его пальцев, и он горячо, благодарно, крепко сжал её руку в своей.
– Если бы ты знала, как я испугался, когда в нашей школе заговорили про тот случай в Суходольске! – признался он вдруг. – А что, если ты подумаешь, будто это я славы захотел и слово своё нарушил? Я потом в глаза тебе взглянуть не смел…
– Я думаю, это она твоей славы захотела, – ответила Аня уверенно. – Надежда Петровна. И я её не осуждаю. Хоть она и раскрыла нашу тайну.
– Теперь это уже не страшно, – глубоко вздохнул Виктор.
– Конечно. У нас с тобой теперь есть новая тайна, – проникновенно произнесла Аня. – И мы её сохраним.
Виктор не заметил, как они дошли до Аниного дома. Не то, чтобы земля уходила у него из-под ног; скорее сам он сделался лёгким, невесомым, и не шёл, а словно бы летел. А всё оттого, что Анечкина рука лежала в его руке. И даже когда они попрощались и разъединили руки, чувство невесомой лёгкости осталось.
Виктор пришёл домой такой счастливый, что мать, взглянув на него, тоже заулыбалась и спросила:
– Ну что, как ваш концерт? Хорошо отыграли?
– Ещё нет, – ответил он весело. – Но отыграем скоро. И ребята не подведут, ты, мама даже не сомневайся!
Операция «горючее»
Виктор уличил минуту, когда мать вышла во двор, и слазил под крышу, где хранились патроны, в основном принесённые Тюлениным, и среди них – пистолет, один из трофеев нападения на немецкую автомашину на том самом месте на дороге. Тогда он ещё подумал, что оружие может вскоре пригодится, и как в воду глядел. Хорошо, что ему сейчас не нужно бежать за пистолетом на склад!
Виктор лёг в постель одетым и честно пытался уснуть, но ему никак не удавалось успокоить свои мысли, которые пустились в пляс, как только он сомкнул глаза. Они мчались наперегонки, то об Анечке, то о Жене Мошкове и предстоящей операции. Временами ему казалось, что он уже дремлет и видит во сне то место на дороге, и себя, лежащим на обочине, а во тьме виднеется далёкий свет фар и слышен приближающийся звук моторов. Тот Виктор, который там, ждёт, но машин всё нет и нет. Он вдруг обнаруживает, что задремал, и это кино – сон, в который он чуть было не провалился с головой. Виктор, задремавший в своём сне, вскидывался, встряхивался, щипал себя и вроде бы благополучно выныривал, но ненадолго. Он снова проваливался и снова выныривал, теперь уже совсем наяву, и в страхе вглядывался в циферблат своих часов, нащупав их под подушкой. Он боялся, почти панически, проспать, заснуть слишком крепко, а проснуться слишком поздно.
Половина четвёртого! Пора! Лучше не рисковать, оставаясь в постели эти последние минуты. Сейчас самое коварное время, когда сон особенно крепкий: сомкнешь глаза на миг, а минет час!
Виктор бесшумно поднялся с постели и, крадучись, стараясь, чтобы не скрипели доски пола, вышел в звёздную декабрьскую ночь.
После тёплой постели и натопленной хаты ночной воздух показался ему промозглым, и он пошёл так быстро, как только мог. То перебежками, то стремительным шагом он добрался до места и сам не заметил. И не только согрелся, но даже вспотел. Виктор подумал, что пришёл первым: вокруг, казалось, не было ни души. Он нарочно встал посреди дороги и вглядывался во тьму. И вдруг голос Мошкова окликнул его. Виктор обернулся.
– Сюда! – скомандовал голос.
Виктор метнулся на его звук, к обочине.
– Айда за мной! – позвал Евгений.
Каменистая земля осыпалась под ногами. Бежать по ней было трудно. Насыпь становилась всё выше, и дорога тоже поднималась вверх. Да, отсюда будет хорошо видно приближение машин, как только они появятся!
– Здесь! – остановился Мошков. – Держи гранату. Пистолет отдай мне. Запомни: первые две машины ты пропускаешь, гранату кидаешь в третью. Давай, Витя, я на тебя надеюсь!
Вручив ему гранату, Женя забрал пистолет и бросился назад по жёсткой сыпучей земле. Виктор остался лежать на ней, видя перед глазами дорогу, плохо различимую в темноте, но, несомненно, ту самую, которая представала перед ним между сном и явью, и проваливаясь сегодня в сон, он оказывался именно в этом месте, где был сейчас.
Он быстро остыл и почувствовал холод. Хотя мороза не было, и снег, выпавший в канун Дня Конституции, успел растаять без следа, но сырость – штука ещё менее приятная. Виктор дрожал крупной дрожью, но благодарил эту промозглость, потому что если бы не она, риск уснуть у него был бы больше.
Он в который раз ловил себя на том, что перед серьёзным заданием оказывается на месте накануне ночью, во сне. Кажется, во сне он держал наготове пистолет, собираясь стрелять в шофёра. Но он проваливался в эпизод с приближающимися фарами столько раз, что все они смешались, и отличия в деталях стёрлись. Это многократное повторение, как на поцарапанной пластинке, когда патефонная игла попадает на царапину, с другой стороны было похоже на репетицию. И теперь, когда Виктор лежал наяву на холодный каменистой земле, возвышаясь над дорогой и пристально вглядываясь в даль, у него было такое чувство, что, уже побывав здесь заранее во сне, он