И это девчата наши позаботились. Вчера только Любка мне призналась.
После 7 ноября Виктор слышал разговоры о том, что кто-то из первомайских девчат опоздал с покраской простыни в красный цвет, и ткань не успела хорошо прокраситься к сроку, однако она всё-таки стала красным полотнищем. И вот теперь пришла его пора взвиться над городом. Люба сошлась здесь, в клубе, с девчатами из Первомайска и предлагала вывесить флаг на самой высокой трубе. Конечно, возражений не последовало.
– Жаль, что мы не можем ещё раз весь Краснодон красными флагами увешать! – вздохнул Вася Левашов.
– Так вот, Любка просила передать тебе, Витя, чтобы вы с Васей зашли к ней сегодня домой, – заявил Тюленин. – Лучше всего с инструментами, как будто репетировать. Говорит, это для матери. Ей легенда нужна, понимаешь?
– Хорошо, – согласился Виктор. – Раз надо, изобразим.
Рыжий
После репетиции вместе с Васей Левашовым отправились к Любе в гости прямо из клуба, прихватив с собой свои мандолины.
– Я, Витя, так понял: мать у неё ни сном ни духом про наши дела, но Люба опасается, как бы не догадалась ненароком и подстраховаться хочет, – высказался Вася по дороге. – Ей, видишь ли, лучше, чтобы мать считала, будто у Любаши на уме только музыка да песни-пляски. Я её спрашиваю: а не попадёт ли тебе от матери, ведь по ее-то разумению, поди, где песни-пляски, там и гулянки, да ещё если тебя застанет на том, как ты по ночам из дома пропадаешь и под утро возвращаешься? А Любаша и говорит: я затем вас и зову, а то вдруг и вправду про ночные мои похождения узнает. По городу-то люди шепчутся, что у нас по ночам делается, весь базар об этом гудит, а мать на базар ходит чуть не каждый день. Уже и про листовки сама заговаривала. Пока не догадалась, надо сбить её со следа.
Виктор в очередной раз оценил Любашину стратегию. Конечно, если её мама, Ефросинья Мироновна, случайно узнает или догадается, чем занимается ее дочь, исчезая из дома по ночам, поднимется вой и хай. Ведь Люба у неё единственная дочь! Можно себе представить, как она испугается. Лучше вводить родителей сразу в курс дела, чтобы потом уже не бояться, как бы правда не вскрылась сама. Однако своим матери и отцу Виктор привык доверять с детства, а если Люба не посвящала Ефросинью Мироновну, значит, ей виднее.
– Молодец наша Любаша! – искренне, от всего сердца улыбнулся Виктор.
Ефросинья Мироновна вышла вслед за Любой встречать гостей. Казалось, она удивилась визиту. Во время оккупации люди стали реже ходить друг к другу в гости. Многие были напуганы и подавлены. Вот и к Ефросинье Мироновне в дом, видно, давно никто из посторонних не заходил.
Люба, отворив дверь, прямо с порога бросилась на шею Васе Левашову.
– Здравствуй, Вася! – крепко обняла она его, чуть привстав на цыпочки, так как была ниже ростом. Левашов, державший в руках мандолину, слегка смутился, но покорно наклонил голову, позволяя Любе поцеловать его в щёку. – И ты, Витя! – она бросилась к Виктору и по-мужски крепко похлопала его по плечу. – Привет! Как хорошо, что вы пришли!
Виктор и Василий ответили на Любины приветствия, поздоровались с её мамой, и Ефросинья Мироновна радушно заулыбалась в ответ.
– Вовремя вы, хлопцы, пришли, скоро ужин поспеет! – воскликнула она. – Я будто знала, что гости будут, и угощение приготовила!
Улыбка делала лицо Ефросиньи Мироновны добрым и молодым. Она была искренне рада тому, что ей в этот вечер есть чем накормить ребят. В оккупированном городе такое стечение обстоятельств можно было считать удачей. Из кухни действительно заманчиво пахло и слышалось шкворчание масла на сковороде.
– Спасибо за приглашение, – вежливо наклонил голову Виктор. – Только мы репетировать пришли. У нас в клубе спектакль будет, «Назар Стодоля». Люба в нём петь вызвалась, а мы ещё ни разу не репетировали.
– Так и репетируйте! – отозвалась Ефросинья Мироновна. – А я пока на кухне похлопочу.
Она оставила ребят с Любой и поспешила к своей сковородке. В комнате они уселись треугольником, Виктор и Василий на стулья, друг напротив друга, а Люба на край узкой кровати, застланной узорчатым покрывалом. Ребята заиграли на мандолинах, и Виктор начал тихо напевать, а Люба подхватила:
Гой, гоя, гоя!
Що зо мною, що я?
Полюбила козака —
Не маю покою.
Я його боялась…
Що ж опісля сталось?
На улице постричалась
Та й поцiлувалась.
А мати уздрила…
Яке тебе дiло!
Вiддавайте замiж
Коли надоїла.
Повторив песню заново от начала до конца, Люба тряхнула головой:
– А если я тоже гитару возьму?
– Тогда давай сперва без голоса, сыграемся втроём, – ответил Виктор.
Люба сняла со стены гитару. Это была очень удачная мысль: за перезвоном струн трех инструментов мать Любы через стенку не могла слышать ничего другого, меж тем как все трое сидели близко друг к другу и ничто не мешало им разговаривать в полный голос.
– Тебя Майя Пегливанова в половине первого ночи будет ждать, – поспешил сообщить Вася.
– Да, мы с ней так и условились! – подтвердила Люба.
– За тем терриконом, где мы втроём встречались, помнишь? – подал голос Виктор.
– Почему? Мы прямо на месте встретиться решили!
– За терриконом спокойнее, там на патруль точно не нарвёшься, – пояснил Виктор. – Сегодня следует ждать усиления ночных патрулей и в городе, и в посёлках. Или ты думаешь, фрицы просто так проглотят поджог биржи?
– Это ты верно говоришь, – не могла не согласиться Люба.
– Вот и Майя тоже так думает, – сообщил Вася.
– Ну что же, принимается! – снова кивнула Люба.
– А я вас подстрахую, – заявил Виктор. – Как вчера мы с хлопцами вас с Серёжей страховали, только теперь я один управлюсь.
– Зачем, Витюша? Это лишнее! – возразила было она.
– Ничего не лишнее, Любаша! – твёрдо ответил Виктор. – Чтобы вам вчера с Серёжей дело сделать и домой спокойно вернуться, мы битый час полицаев по пустырю за нос водили. И сегодня, когда вы на трубу полезете, надо, чтобы кто-то внизу караулил. Луна яркая, а труба высокая. Влезть на неё полдела, вам ещё и спускаться, и хорошо, чтобы не в лапы к чертям. Вот за этим я и прослежу.
– Тебя, комсорг, не переспоришь! – усмехнулась Люба.
Задорный огонёк в её глазах снова напомнил Виктору историю с гимнастическими упражнениями на крыше школы.
– И не спорь со мной, стрекоза! – в тон ей ответил Виктор.
– Эх ты, рыжий! – не осталась в долгу