Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

те, ни другие ответы сельчан не могут сегодня, на наш взгляд, объективно ответить на вопрос: «Как народ относился к Сталину?», потому что числом опрошенных здесь ничего не добьешься, да и не собрать такое количество информации, которое было бы репрезентативным. Такая информация лишь позволяет говорить о том, что были люди, которые относились к Сталину «некритично», с восторгом и благоговением, но были и другие. Более объективными, на наш взгляд, могут считаться аналитические материалы, интерпретирующие артефакты этой эпохи с точки зрения «абсолютной истины». Как отмечают исследователи, изучавшие письма крестьян в органы власти в сталинский период, динамика настроений говорит о все возрастающем год от года недоверии к власти. «Районный и местный уровень власти выступал в крестьянском сознании в роли непосредственного угнетателя, деспотического правителя, которому „нельзя правды говорить в глаза“, а то „замучают на самых худых работах и заморят с голоду“»[712]. Неудивительно то, что кто‐то верил и почитал Сталина, ведь на это работала мощнейшая идеологическая машина, труднее объяснить, почему оставались неверующие ему, свободные от пропаганды люди, знающие ему цену. И это были не диссиденты в городах, а обычный народ, который помнил «прежнюю деревню» и мог сравнивать прошлую и нынешнюю жизнь во всех ее качествах.

Отношение к труду при Сталине

Идея обожествленного труда созидалась усилиями Сталина, хотя он и пользовался трудами Ленина, и в первую очередь, его статьей «Как организовать соревнование» (газета «Правда», 1929 г.). Однако превратить соревнование в невиданный по силе механизм «советской конкуренции» смог только он. Восторженное воодушевление двигало теми советскими людьми, которые поверили в Сталина и стали соревноваться друг с другом, в надежде выиграть (личное, бригадное, групповое, колхозное) первенство, быть отмеченными «тов. Сталиным». Такой труд был похож на спорт, когда целью соревнующихся является слава победителя. За счет спортивности и достигалось восторженное воодушевление, то коллективное психологическое состояние, которое помогало двигать горы во времена индустриализации. Особое психическое состояние восторженного оптимизма помещалось в строгие рамки социалистической соревновательности (эквивалент буржуазной конкуренции), и механизм в производственной сфере стал работать, как часы. Складывалась своего рода «мистика труда», когда передовик производства настолько сливался с инструментом и материалом, который необходимо было покорить (добыть, обработать и т. д.), что начинал предчувствовать поведение покоряемой материи[713]. При том, что эта фантастическая работа проводилась при недостаточном уровне питания. С. Г. Кара‐Мурза называет такой труд подвижническим, хотя здесь налицо очевидная форма духовной одержимости. Епископ Варнава (Беляев) в своем дневнике, характеризующем советскую повседневность 1950–1960‐х годов, много говорит об этой характерной черте советского человека. Он комментирует стихи, помещенные в «Правде» в январе 1953 г. («В три смены, от зари до зари трудись, наш год непочатый… и тебе дано быть сталинским солдатом») как «оптимизм каторжника»[714]. Имел место и реально каторжный труд, поскольку лагеря, с их даровым трудом и миллионами заключенных, являлись непременной частью советской сталинской системы. Советские люди были поставлены в каторжные условия труда и быта, близкие к тем, в которых в свое время находились протестанты Запада, для которых коммерческий успех в бизнесе являлся показателем их спасения в вечности. Епископ Варнава (Беляев) отмечает: советская власть придумала альтернативу буржуазной конкуренции: имя «этой безумной пружины — соревнование»[715]. Люди соревнуются, мотивируя свою бешеную активность словами: «Чтоб меня уважали, чтобы сам Иосиф Виссарионович узнал о Нюше Власовой». Через фильмы, газеты, книги, агитацию тиражировалась эта мысль для каждого советского человека «об уважении» и о том, чтобы «сам Иосиф Виссарионович узнал». Владыка пишет, что к современной советской женщине‐труженице уже не подходят горькие слова Н. А. Некрасова о тяжкой доле женщины на Руси, потому что ее доля — хуже[716]. В публицистике, отмечает он, торжествует восторженность. «Это восторженность новообращенных (уже через 35 лет!). Сектанты, прозелиты». Восторженность создавали рукотворно. По мановению «палочки» культорганизатора «звенят песни, поют о Родине, о дружбе, о любви, о радости мирного созидательного труда»[717]. Людям не дают ни минуты покоя, они должны быть все время заняты: трудиться или учиться, «чтоб воспитание шло в духе коммунизма». Газеты активно проповедуют оптимизм, поскольку пессимизм — это буржуазное явление. Оптимизм тонко связывают с будущим, светлым и прекрасным. Нельзя сказать, что чувства, которые люди испытывали, были неискренними, и песни пелись неискренне, и радость от побед была неискренней. На это сегодня обращают внимание многие защитники Сталина. Но надо отдавать себе отчет в том, что та же самая звенящая музыка, из цехов, где свободно соревновались люди, перемещалась за колючую проволоку и там обрушивалась на заключенных, которые воспринимали ее уже по‐другому. Хотя именно там, в лагерях, и выявлялось истинное предназначение «советской музыки» — учить человека быть оптимистом в самых трудных обстоятельствах.

Каторжный советский труд имел свою нравственную цену, даже при том, что многими он совершался осознанно и дружно, «по‐советски». И хотя люди трудились не покладая рук, в этот золотой век советского государства они так досыта и не наелись хлеба, не говоря о чем‐либо другом. Об этом не стоит забывать, потому что с 1924 г. по 1953 г. прошло тридцать лет. Хлебные карточки появились с лета 1928 г., а с февраля 1929 г. стали всесоюзными. Карточная система существовала до 1936 г.[718], но и потом положение с обеспечением не сильно изменилось. Голод, сразу после коллективизации унесший несколько миллионов душ[719], не особенно беспокоил Сталина, судя по тому, как относилась советская власть к деревне. Приведем несколько воспоминаний колхозников о том времени. Т. С. Олейникова вспоминает послевоенное время в с. Пирогово Воронежской обл. «Вообще‐то все, от мала до велика, работали в колхозе. Все выращенное колхоз отправлял государству, увозя в районный центр как обязательную госпоставку, и колхозникам практически ничего не оставалось. От работы в колхозе никто не уклонялся — в противном случае угрожали судом. Налагались обязательные госпоставки и на каждую крестьянскую семью — яйцами, мясом, молоком, независимо от того, могла ли семья ее выполнить или нет. Кроме этого, был и обязательный денежный налог. Чтобы выполнить обязательную поставку яйцами, держали несколько кур (и их зимой нечем было кормить), собранные яйца сдавали бесплатно в сельпо для государства, сами эти яйца ели только на Пасху. Чтобы сдать госпоставку на мясо, держали несколько овец и затем, позже, с этой целью стали разводить кроликов. В зачет госпоставки молока можно было сдавать мясо. Поскольку денег ни у кого не было, то за обязательный денежный налог сдавали те же яйца и мясо — за это засчитывались копеечные суммы. За неуплату судили. Осенью, когда резали овец, были как бы праздники: себе оставались головы,