Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

в 1930‐е годы, на то, что механизация решила многие проблемы советской власти, связанные с дефицитом денег, так как большая часть колхозного зерна уходила на продажу за границу[675]. Но разве какими‐либо деньгами или машинами можно измерить ту разруху, которую устроили Сталин и его помощники в деревне?! Удар советской власти по русской православной деревне, по крестьянству был настолько сокрушительным, что деревня просто перестала существовать в ее традиционном для России смысле. В качестве самых общих выводов (даже не отдельных мнений историков) звучат сегодня слова о том, что «коллективизация и раскулачивание подорвали производительные силы деревни» и привели к «раскрестьяниванию», «разрушению многовекового уклада деревенской жизни, традиций и опыта сельского мира»[676].

В 1930‐е годы сталинская репрессивная машина так же активно и беспощадно действовала и в отношении православного духовенства и Церкви. Большевики ставили перед собой задачу не только физического уничтожения непокорных им русских сил в стране, но и разрушения русского народа изнутри, через расщепление традиционного — этнорелигиозного русского сознания, не мыслившего себя вне православия. Русская Православная Церковь и православное духовенство в сталинские «русофильские» 1930‐е годы испытали на себе всю силу атеистической ненависти: веру преследовали, епископат и духовенство расстреливали и ссылали. Сталин, по сути, поставил перед русским народом дилемму: или ты с советской властью, или ты с Церковью. Наступили не менее страшные (а в чем‐то и более страшные), чем при Ленине, годы репрессий, направленные на устрашение и жестокое наказание неподчинившихся, на уничтожение духовной памяти народа. В ленинский период среди рядовых большевиков, особенно на периферии, еще сильны были симпатии к Церкви и вере, и это одна из причин, на наш взгляд, временного приостановления красногвардейской атаки на Церковь. Зафиксировано немало случаев в первые послереволюционные годы доброжелательного отношения рабочих, среди которых было немало недавних крестьян, к Церкви и духовенству. Известен яркий факт, когда московские рабочие с завода «Богатырь» (после революции — «Красный Богатырь») сумели в 1933 г. отстоять рядом стоящий храм Преображения Господня в Богородском от закрытия[677]. Или другой факт, когда руководителя ЧК в 1918 г. в г. Борисоглебске Тамбовской губ. «тов. Толстокорова» (русского) публично отпели в Сретенском храме и похоронили не только по‐светски (советски), но и церковно. Красноармейцы и горожане шли не только с транспарантами, но и с иконами и хоругвями[678]. Немало в эти годы было случаев отказа простых русских солдат расстреливать священников, из‐за чего большевикам приходилось посылать команды латышей или китайцев, идейных рабочих‐интернационалистов[679]. Большевики опасались, что жестокость, с которой чинились расправы над «контрреволюционерами», «революционный народ» может не выдержать. Об этом пишет Ленин в известной своей записке «по поводу событий в Шуе» 19 марта 1922 г.: «длительного применения жестокости народные массы не вынесут». И далее звучат хрестоматийные точеные большевистские фразы вождя революции: «Мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий»[680]. То есть речь идет о красном терроре как революционном возмездии. «Сражение», — пишет Ленин, хотя духовенство не брало в руки оружие и не собиралось сопротивляться.

Предреволюционное состояние Русской Православной Церкви выглядело следующим образом: в ней было 78 тыс. храмов и часовен, 120 тыс. священников, дьяконов и псаломщиков, 130 архиереев, 1253 монастыря и скита, 95 тысяч монашествующих и послушников[681]. В «ленинский период» началось массовое закрытие церквей и монастырей. К 1921 г. у Церкви отобрали 722 монастыря[682], остальные были превращены до времени в хозяйственно‐трудовые артели. К 1927 г. 117 епископов находилось в различных местах заключения[683]. В то же время на начало 1930 г. паству опекало 163 архиерея[684]. Чтобы сохранить епископат, проводились дополнительные хиротонии, в том числе тайные. На начало 1928 г. на территории РСФСР действовало 28 560 приходов, а значит, около 50 тыс. церквей и часовен было закрыто за «ленинский период». Церковь была ограблена и подвергнута невероятному насилию и бесчестию во время кампании по изъятию ценностей, святых мощей, сжиганию и поруганию икон. Динамика закрытия церквей в «сталинский период» то нарастала, то падала: за 1928 г. закрыли 354 церкви, а в 1929–1119[685]. Закрытия продолжались, и к 1933 г. сложилось положение, когда в регионах, прежде насыщенных церковной инфраструктурой, осталось по 1‐2 храма (в Самаре, Тамбове). В Москве действовало 87 храмов[686]. За первую половину 1930‐х годов Церковь потеряла около 10 000 храмов[687]. 1937 год показал, что церковнослужители в полной мере вошли в число «идеологических и политических врагов» советской власти. В 1937 г. закрыли 8 тыс. церквей, ликвидировали 70 епархий и викариатств, расстреляли около 60 архиереев и 80 тыс. священников[688]. К 1939 г. ситуация для Церкви выглядела ужасающей: «как организационная структура она была практически разгромлена»[689]. В 1939 г. на территории РСФСР действовало не более 100 храмов[690], хотя формально незакрытыми считались 8302 церкви, епархий не было, на свободе осталось 4 епископа, в том числе патриарший местоблюститель — блаженнейший митрополит Сергий. Таким образом, за время «русофильского» сталинского десятилетия в 1930‐е годы было закрыто все, что не успели ликвидировать в ленинское время, подвергнуты жесточайшим репрессиям и епископат и духовенство. До 1943 г. (!) Сталин выдерживал эту линию, направленную на тотальное подавление русской церковности в стране, и только когда Великая Отечественная война уже достигла своего апогея, он предпринял несколько популистских шагов в угоду Церкви и православным. Но и после 1943 г. его церковная политика принципиально не изменилась, поскольку Церковь лишь в крохотном объеме, по сравнению с прежними — дореволюционными — возможностями, могла окормлять русский народ. Сотни тысяч священников продолжали пребывать в заключении, репрессии против них продолжались, не ушли в прошлое аресты и расстрелы[691].

Русофильство Сталина было не только дозированным, но и крайне прагматичным. Возьмем, к примеру, вопрос о возвращении к обязательности обучения в национальных школах русскому языку. С 1934 г. начинается возвращение русской графики в общесоветское пространство. Это возвращение проходило в чисто сталинской манере, и началось оно с возложения вины на неких чиновников‐вредителей за допущенные прежде ошибки, вследствие проводимой с 1930 по 1934 г. политики замены русской графики латинской. В постановлении Оргбюро ЦК ВКП(б) от 9 июля 1935 г. говорилось о «левацком загибе» т. Луначарского, который и инициировал процесс латинизации русской письменности. Тогда под эту программу была подведена и соответствующая идеологическая база. Русский алфавит был объявлен «идеологически чуждой для социалистического строительства формой графики», «пережитком классовой графики XVIII–XIX вв. русских феодалов, помещиков и буржуазии, графики самодержавного гнета, миссионерской пропаганды, великорусского национал‐шовинизма и насильственной