зато в ладони у него будто притаилось живое существо, и он ощущал пульс этой маленькой жизни.
«А я, Витя, почему-то не боюсь», – прозвучали вдруг в нём Нюсины слова. «Конечно, ребята должны успеть, ведь у них вагон времени – целых двадцать минут!» – мысленно согласился с ней Виктор. Хотя при этом он не забывал, что полицаи могут делать обход и как бог на душу положит, и даже появиться с противоположной стороны, с тыла здания биржи, и именно на такой случай поджидал их там Семён Остапенко. Семён вызвался сам, и подходил для поставленной задачи как нельзя лучше: маленький, ловкий, шустрый, отчаянно смелый, он, словно кошка, мог легко просочиться в любую щель в заборе. Устроить шум, вызвать погоню, увести её подальше и раствориться в темноте ему ничего не стоило. Недаром они вместе с Володей облазили в округе каждый закуток.
Но было в нём что-то, в этом маленьком храбром хлопчике, что беспокоило Виктора. Это недетское ожесточение, эта испепеляющая ярость во взгляде. Вот именно такой, не задумываясь, взрывает себя последней гранатой, чтобы прихватить с собой на тот свет побольше врагов, и собственная жизнь ему не важна. Наверное, в свои пятнадцать лет он уже повидал такого, чего человеку лучше бы вообще никогда не видеть. Виктор чувствовал этот тёмный огонь во многих ребятах. И он снова вспомнил горячие карие глаза Юры Алексенцева.
Кто-то из писателей сказал: если человек слишком пристально смотрит в лицо смерти, то смерть начинает отражаться в его глазах. Виктор даже помнил, что это было сказано про Испанию, про первые фашистские бомбёжки и мертвые тела на улицах Мадрида, про ужас и оцепенение перед ними; про ту войну, поражение в которой открыло дорогу войне нынешней. Наверное, он и сам вглядывался в лицо смерти более чем достаточно, чтобы узнавать себе подобных и понимать их лучше, чем понимают себя они сами. Но когда он смотрел на них, ему всегда страстно хотелось, чтобы они жили, обязательно дожили до мирных дней.
В ночной тишине раздался слабый звон.
– Сергей стекло выдавил! – взволнованно прошептал Володя Лукьянченко.
И в самом деле, оба чёрных силуэта исчезли в проёме окна слева от входной двери. Серёжа и Люба были теперь внутри здания.
– Хоть бы эти продажные шкуры по расписанию уходили! – выразил надежду Володя.
– Они тебе не трамваи, чтоб ходить по расписанию! – поддразнил его Виктор.
– А вот у фрицев, говорят, порядок! Был бы патруль немецкий, ходили бы как часы, минута в минуту…
– Тише! – прервал его Виктор. – Слышишь? Кажется, идут.
Два голоса пока еще слышались издалека, и слов было не разобрать. Виктор мучительно напрягал вслух. Один голос казался моложе и звонче, другой пониже, чуть сипловатый. Неужели?.. Чем ближе, тем яснее становилось, что голоса доносятся с той стороны, где залёг Остапенко. Вот уже Виктор достаточно отчётливо расслышал:
– Как это «чего»? Мозги отшибло? День Конституции, забыл?
Голос, что позвонче, звучал вызывающе грубо.
– Нам теперь жидо-большевистские праздники не указ! – вскинулся обладатель сиплого голоса. – А кто их помянет, тому и от начальства схлопотать недолго.
– Во дурный! – зло усмехнулся молодой. – Не указ? А партизаны?
– Пошли! – шепнул Виктор Володе, и, как они уговаривались на этот случай, оба бросились к бирже и обогнули её с разных сторон.
– Какие партизаны? – не понял второй.
– А те, что из леса листовки в город таскают! Как пить дать, будет нам от них подарок! – блеснул своей прозорливостью полицай, чей голос казался моложе, но его напарнику, видно, и вправду не хватало ума её оценить, а у ребят, имевших для этого все основания, уже не было времени слушать дальше.
Виктор и Володя Лукьянченко выглянули в переулок, упиравшийся в здание биржи с тыла, и как раз в этот миг Остапенко швырнул в стекло камень и рванул прямо навстречу полицаям, но тотчас же, прямо у них перед носом юркнул между досками забора. Там стояла полуразрушенная бомбой хата, а за ней – пустырь с ещё несколькими развалинами. Зная здесь все лазейки и укрытия, Семён уверенно увлекал за собой полицаев. Но Виктор и Володя не могли оставить младшего товарища один на один с двумя здоровенными лбами и, как только те вломились через забор, отодрав пару досок, последовали за ними. Володя, только в прошлом году освоивший это культовое искусство шанхайских хлопцев, вложил два пальца в рот и свистнул с такой силой, что Серёжа и Люба в здании биржи должны были услышать его не хуже, чем полицаи, которым впору было ожидать, что на этот богатырский посвист мигом слетится вся местная шпана. Сиплый матерно выругался, похоже, уже пожалев о том, что сунулся сюда, но всё же, не желая ударить лицом в грязь, тоже засвистел.
Пока два полицая пытались поймать на пустыре троих отчаянных хлопцев, Люба и Серёжа, облив полы и столы зажигательной смесью, выбрались наружу и подожгли здание. И оно полыхало в ночной темноте огромным факелом, а поджигатели спокойно добрались каждый до своего дома.
Виктор, Володя и Семён вдоволь поводили полицаев по пустырю. До кроватей им удалось добраться уже под утро.
На следующий день на репетиции в клубе посвящённые в операцию смотрели на её участников как на героев, особенно на Серёжу Тюленина. Тот чувствовал себя победителем, однако не задирал носа. Любы Шевцовой на репетиции оркестра не было, а по справедливости половина лавров принадлежала ей. Когда репетиция закончилась и в комнате остались только свои, Тюленин признался:
– А Любка как была, так и осталась чёртом в юбке! Считай, с пятого класса не изменилась! Та ещё ласточка!
Слова эти были обращены прежде всего к Виктору, который после Любиного подвига на крыше школы прозвал её Стрекозой, тогда как Серёжка дразнил Ласточкой, и тогда это прозвище в его устах звучало как-то издевательски двусмысленно. Теперь же в его словах отчётливо слышалось восхищение.
– Верный выбор артистов – залог успеха спектакля! – весело воскликнул Арутюнянц. – А спектакль удался на славу.
– По просьбам зрителей нынче ночью продолжение вроде бы намечается? – озорно усмехнулся Вася Левашов.
Перешёптывания и перемигивания на эту тему начались ещё с утра. Виктор вспомнил слова догадливого полицая, подслушанные из засады. Конечно, уничтожение биржи – лучший подарок оккупантам от комсомольского подполья к советскому празднику, но сам День Конституции ещё только завтра.
Дождутся, мы им и комендатуру спалим! – в тон ему откликнулся Тюленин. – Но это уж на Новый год. Такие сюрпризы готовить нужно тщательно. А вот на завтра, пожар не пожар, но хоть один красный флаг над городом будет поднят.