только так и понимает демократию. Не спешим ли мы с реформами?
— Не знаю, Артур… Но знаю, что фашисты выползли не «откуда-то», а из нашего советского бытия — думаем одно, говорим другое, делаем третье… Выползли из нашего вранья и лицемерия — лет сорок государство одной рукой проводит последовательную и жесткую политику ограничения прав евреев, а другой расписывает равенство и братство народов. Говорят, что этих фашистов возглавляет бывший советский офицер. На политзанятиях его учили интернационализму, после занятий он читал в газете о сионистском заговоре, а в жизни видел, как офицеров-евреев увольняют из армии. Последнее он, наверное, вполне одобрял, но помалкивал до поры до времени. Чего же еще ждать от него теперь, когда дали возможность раскрыть рот?
— Об этом я и говорю… В Советском Союзе антисемитизм был в строгих рамках государственной политики, и все знали эти рамки. А главное — государство никому не позволяло брать на себя его функции, жестко пресекало любые проявления уличного антисемитизма. А теперь он стал стихийно народным, как ты видел… Не знаю, что хуже… Для евреев, думаю, госантисемитизм лучше погромно-народного.
— Может быть, и лучше, пока он не превращается в геноцид — гитлеровский, сталинский…
— Спешим, спешим, Игорь… Многие поторопились из партии выйти, а ведь она при всех издержках обеспечивала элементарный порядок. Такого, что мы с тобой только что видели, даже представить себе было невозможно.
— Ты мне, Артур, про партию-то лапшу на уши не вешай… Лучше скажи, что в нашем родном ящике деется…
— Стараюсь не увольнять, держимся пока, но… из последних сил. В основном на старых заказах — на новые военные не хотят раскошелиться. Да и понятно — денег у них самих нет…
— Что с «Тритоном»?
— «Тритон» вернули для доработки, не прошел тесты на Камчатке. Ты же увильнул от этой работы — вот и результат.
— Не я увильнул, а меня «увильнули». По указке… пардон… по указанию твоей партии, между прочим…
Так мы доехали до гостиницы «Прибалтийская», вышли на набережную к воде, солнечный шар в дымке садился в неглубокий Финский залив. Я сказал: «Ни за что не поверю, что ты пригласил меня, чтобы обсудить советский фашизм и реформы. Что случилось?»
— В продолжение нашего разговора о делах на предприятии… Вижу, что оборонные заказы сходят на нет, предвижу — нам придется осваивать какую-то коммерческую продукцию вплоть до бытовой электроники. Поэтому решил поговорить с тобой: не вернуться ли нам к твоему проекту в сугубо невоенной оболочке?
— Как ты себе это представляешь? Откуда возьмется финансирование? Наше государство даже в его благословенные времена отказалось от этого проекта… «Где деньги, Зин?»
— Пока у меня есть возможность финансировать проект из собственных резервов, а дальше посмотрим…
— Извини, Артур… «Ты, Зин, на грубость нарываешься»… Чего же ты раньше не поддержал мой проект? А теперь, когда жареный петух клюнул…
— Оставь, Игорь, эти разговоры — тогда было другое время. А сейчас и в Министерстве задумались, чем кормиться… Я рассматриваю твой проект как реальный вариант развития предприятия в новых условиях. Конечно, если ты согласишься вернуться.
— У меня лаборатория в вузе — ты знаешь, Артур. Мне, как понимаешь, сложно всё это бросить, тем более я разуверился в возможностях не только твоего богоугодного заведения, но и системы в целом…
— Система, Игорь, меняется… Причем не в пользу вузовских лабораторий, подобных твоей. Не хочу быть черным прорицателем, но имей в виду: вся система финансирования таких лабораторий рушится. Поэтому, может быть, самое время тебе с костяком лаборатории из двух-трех человек перейти ко мне… не ждать коллапса…
— Не думаю, что сейчас найдутся желающие оформлять допуск к секретности. А что прикажешь делать с моим сотрудником Ароном Моисеевичем, у которого, как ты знаешь, дочь уже в Израиле?
— Мы можем оформить абсолютно несекретную лабораторию… Короче, Игорь, все эти оргвопросы решаемы, у меня сейчас больше власти, чем раньше, — центр ослаб. Я тебе предложение сделал, подумай, не упусти этот шанс. Поверь мне: в складывающейся системе ты в вузе не выживешь…
— Хорошо, Артур, спасибо — я подумаю.
Мы поговорили еще о жизни, вспомнили Ивана Николаевича… Артур вдруг сказал: «Передай мой совет Арону Моисеевичу: не надо уезжать, здесь такие интересные времена начинаются, и его голова будет очень востребована». Я кивнул неопределенно… На обратном пути снова проехали мимо Румянцевского сада. Там всё еще витийствовали фашисты — в наступающей темноте, с факелами это выглядело жутким, плохо поставленным спектаклем. У тротуара стоял человек с плакатом «Россия без жидов». Я съязвил: «Похоже, что для Арона Моисеевича здесь действительно наступают, как ты справедливо заметил, очень интересные времена». Артур сказал мрачно-задумчиво как бы не мне, а про себя: «Это всё будет только расти и расширяться». Я вздрогнул — предсказания Артура имели свойство сбываться… Мы свернули на Менделеевскую линию, остановились у моей машины. Артур вышел из лимузина вместе со мной и произнес нечто совсем уж из ряда вон выходящее:
— Боюсь, Игорь, что эти игрища в Румянцевском саду просто так не кончатся. У меня есть сведения, что они готовят еврейский погром. Поверь — источник вполне серьезный… Собирают адреса видных евреев… Не знаю, что взбредет в голову фанатикам.
— Неужели это серьезно? Что мы можем сделать?
— Предупреди Арона Моисеевича, пусть они будут осторожны… Мне неловко говорить ему о подобных вещах, мы давно не общались, а ты работаешь с ним. Предупреди, пожалуйста, не называя меня… Как можно скорее предупреди.
— Когда отморозки готовят погром?
— Кто знает… Говорили об этой субботе, то есть послезавтра. Предупреди…
— Сделаю, конечно… завтра же утром и сделаю. Скажи откровенно, Артур, ты вызвал меня конкретно ради этого предупреждения?
Он взял мою руку, пожал ее и долго не отпускал: «Ради этого тоже…» Кажется, между нами никогда не было такого понимания и теплоты. Потом Артур молча сел в свой лимузин и уехал.
Я плохо спал той ночью. Как сказать о еврейском погроме Арону? Это же немыслимо для него… Может быть, лучше сказать Наташе? А может быть — это всё чудовищный блеф черносотенцев, возомнивших себя хозяевами земли русской? На следующий день на работе я спросил у Арона, какие у них с Наташей планы на субботу и воскресенье. Он ответил, что ничего особенного — сам будет работать дома, а Наташа с Даником собираются пройтись по магазинам. И тогда я вдохновенно соврал, что у меня в квартире будут перекрашивать потолок, что Томаса я сдам на пару дней соседям, а сам с Витенькой хотел бы два дня и две ночи перекантоваться у