меня перехватило дыхание, я обнял Арона — советский коммунистический режим рухнул окончательно и бесповоротно.
Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, —
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
Это слова Анны Ахматовой… Большевики расстреляли ее мужа, посадили сына, а ее саму травили всю жизнь. Эти слова относятся и к нам. Мы, к несчастью, прожили большую и лучшую часть нашей жизни при одном из самых мракобесных режимов в истории человечества, мы стали замшелыми пессимистами, мы перестали верить в свой народ. Но вопреки нашим мрачным и страшным прогнозам люди в Москве и Ленинграде вышли на улицы и предотвратили возврат к тому мракобесию. Им опостылело быть стадом баранов, за которых всё решают несколько ничтожеств, вознесенных к власти в результате противоестественного партийного отбора. Нам обрыдло, мы не быдло, быдло — не мы, быдло — они! И вооруженные до зубов мракобесы были бессильны перед нами…
Что нас ждет впереди? Один очень умный классик говорил: «Если вы хотите построить социализм, сделайте это в стране, которую вам не жалко». Нашим предкам было не жалко ничего и никого, даже себя самих, — они построили социализм в России. На наших глазах построенный здесь и противоестественно навязанный половине человечества социализм рухнул. Что же нас ждет впереди? Мы наивно думали только про светлое и доброе… Мы верили: будущие поколения непоротых россиян с отвращением отвернутся от того, с чем пришлось жить нам…
Собственно говоря, вот и всё!
На этом месте история с развитым социализмом заканчивается, а история с кругосветным путешествием давно уже закончилась, и мне тоже пора закругляться. Обе истории начались для героев нашей повести в Ленинграде, а закончились в Санкт-Петербурге, и в этом, наверное, их глубинный смысл. Всё, что случилось потом, — это, как говорят, совсем другая история, и пусть о ней расскажут другие.
Я не собираюсь утомлять читателей подробностями своей биографии, а то, что хотелось рассказать, уже рассказано. Осталось сделать еще пару штрихов для завершения этой хроники — чтобы судьбы упомянутых здесь героев повести не повисли в воздухе…
Арон с Наташей и сыном Даней вскоре эмигрировали в Израиль по вызову дочери Али без каких-либо затруднений — новые российские власти негласно признали, что все советские научно-технические секреты являются секретами Полишинеля и выеденного яйца не стоят. Арон сразу по прибытии получил позицию профессора в хайфском Технионе и уже через полгода читал лекции на плохом иврите в смеси с плохим английским. Наташа там же устроилась в биологическую лабораторию. Она оказалась способнее мужа к языкам и говорит на иврите бегло и почти без акцента. Арон довольно быстро возродил на исторической родине свою научную школу, уверенно вошел в десятку крупнейших специалистов в мире в нашей области науки и техники, получил несколько престижных наград в Израиле и за рубежом. Его лаборатория в Технионе работает с крупнейшими израильскими и американскими компаниями. По существу, Арон совместно с этими фирмами завершил тот проект цифровых радиосистем, который мы с ним и Иваном Николаевичем когда-то начинали, отчаянно и безнадежно защищали, но так и не сумели осуществить на своей родине. Материализованные отголоски этого едва ли не самого масштабного проекта века можно увидеть в руках сотен миллионов людей во всех уголках планеты, не мыслящих жизни без них и не имеющих ни малейшего понятия, как это всё работает. Сын Арона и Наташи Даня служил в израильской армии, затем учился в университете и получил степень мастера в компьютерных науках. Он хочет продолжать военную карьеру и готовится к поступлению в военную академию, скорее всего, в Англии. Арон считает, что у его сына блестящее будущее в командном составе элитных израильских подразделений. «Он будет израильским генералом», — сказал мне Арон с неожиданным пафосом. Аля вышла замуж за сабра, то есть за израильтянина, родившегося в этой стране, у них уже двое детей. Она красива, как мама, и умна, как папа. После учебы в университете Аля работала в израильских профсоюзах, а теперь быстро делает политическую карьеру — Наташа считает, что через пару лет ее дочь будет баллотироваться в Кнессет.
Иван Николаевич своевременно вышел из партии еще до августа 1991-го — прежний гарант неограниченных милостей природы становился обузой. Ваня раньше многих своих бывших партийных коллег уловил, куда ветер дует. При первых же подходящих дуновениях он приватизировал вверенный ему партией мясокомбинат в Оренбургской области, стал его директором-владельцем и преобразовал в крупнейшую в Предуралье процветающую фирму по производству мясных продуктов. Он женился второй раз, у него, по последним сведениям, трое детей. Вилла Ивана Николаевича на берегу впадающей в Волгу реки Самары, среди роскошного сада с бассейнами, фонтанами и павлинами, как рассказывают, напоминает дворец Гаруна аль-Рашида из «Сказок тысячи и одной ночи». Валентина Андреевна — как вы помните, первая жена Ивана Николаевича, воистину сотворившая его, — скончалась вскоре после описанных здесь событий. Она оказалась из тех творцов, кто не может жить без любви своего творения. Иван Николаевич, нужно отдать ему должное, установил на свои деньги огромный великолепный памятник Валентине Андреевне на ее могиле в Санкт-Петербурге. Рассказывают еще, что большой портрет Валентины Андреевны, написанный местным художником по фотографии, висит в гостиной Ваниного особняка… Удивительно и трогательно, что Ваня не забывает, кто придал ему, парнишке из глухой новгородской деревни, ускоряющий жизненный импульс в ложе Большого театра, обитой золотом и малиновым бархатом…
Валерий Гуревич с женой недолго жили в Израиле, а потом переехали в Америку. Там ему предложили работать в знаменитом Институте перспективных исследований в Принстоне — это было из тех предложений, от которых, как говорят, невозможно отказаться. Я не раз бывал в гостях у Гуревичей — у них в Принстоне двухэтажный дом в колониальном стиле с бассейном и большим садом на берегу живописного ручья. Приехав первый раз в Америку, я поспешил в Принстон, чтобы встретиться с Валерой и, конечно, посмотреть места, где работал Альберт Эйнштейн. Сообразуясь с российской традицией, я ожидал многочисленных памятных знаков на тему пребывания здесь великого ученого, но ничего подобного не нашел. Сопровождавший меня Валера только пожимал плечами и таинственно разводил руками по поводу моего недоумения. В конце концов он пригласил меня в свой кабинет на втором этаже исследовательского корпуса института. На дверях кабинета была табличка «Dr. Valery Gurevich». Прежде чем пригласить меня войти Dr. Valery Gurevich нарочито буднично сказал: «Кстати, Эйнштейн работал в следующей по коридору комнате».