Читать интересную книгу "Третий Лад - Родион Создателев"

Новожилов сообщил дьяку Торгового приказа, что начальник ушёл на высочайшую аудиенцию. Богобоязненный Еремей не посмел идти к той самой Палате, он стал слоняться по каменному коридору, ведущему к кухне, в ожидании кравчего. Один из чашников приметил, что в коридоре трётся младший Калганов. Как-то сразу, резво, один за другим, представителю грядущего царственного рода спешили поклониться глубоко в пояс обитатели кухни: стольники, чашники, кухари. У всех рабов внезапно дела объявились, что заставили их по очерёдности выныривать в коридор, глубоко кланяться в пояс, проходить мимо. Потом они возвращались, снова препочтительно кланялись Еремею, и спешили на кухню. У младшего Калганова уже шея заболела, кивать головой проходящим муравьям.

Кто кому более нужен: холопы Господину или Властелин рабам?

За стенами Дворца лил косой дождь… Кравчий выполз из Царской Палаты, будто молнией шандарахнутый. Постельничий Игорь Поклонский с тревогой взглянул на боярина.

— Яков Данилович, чего там?

— Государь... почивает.

— А ты сам чего, будто обухом тебя по темени вдарили?

— Дождь зачастил: голова закружилась. Не оправился ещё от хвори своей с концами.

— Ступай отдыхать, Яков Данилович, — озаботился постельничий. — Батюшка спит, и ты прикорни.

— Ныне в Детинце заночую — верное дело.

Кравчий направился в сторону кухни. В коридоре он увидел Еремея Ивановича. Дьяк Торгового приказа поздоровался с боярином Лихим тем особым способом, который поминал давеча Жеребец: приложил десницу к сердцу, толстыми пальцами потревожил парчу кафтана.

Яков Данилович ночевал в Детинце, спал плохо, всё ворочался на топчане, припоминая разговор с кесарем, с калгановским посланием так и не ознакомился. На другой день после полудня вернулся в имение. Жена сразу же повела его на беседу в светёлку. Лихой отразил первый наскок супружницы, сел за стол, накалякал цидулку Василию Милосельскому, вручил письмо смерду Терёшке и услал его к Смоленскому тракту. Потом показал жене цидулку из дворцового схрона и кратко молвил:

— Калгановское...

— Читай.

— Быстро они разродились согласием, — зашелестел бумагой Лихой, — “Яков Данилович, полководец великий, зачем к старой лисице в гости ходил? Твои благодетели”.

— Нагулялся, жучок? Размял лапки, любезный муж?

— Правду и пропишу в ответ, — не растерялся боярин. — Покушение на меня было. Желал в глаза поглядеть... старому псу-лису. Терентий был у Николиной церквы?

— Был. Послания от стремянных сотников не лежало.

— Затихарились служилые.

— Ждут свидания с Калгановыми, не тревожься за них. Расскажи, как с Государем побеседовал. Милосельскому накалякал записку — поведай и мне, Яков Данилович.

Марфа Лихая стояла у раскрытого окна (снова вернулась жарюка), перебирала пальцами смарагдовое ожерелье и строгими зеленоватыми глазами буравила сидящего за столом мужа.

— Поначалу о том о сём говорили, печки-лавочки. А потом Государь словно в бредятину впал. Про сон говорил волшебный, а в самом конце беседы... будто отравы меня попросил ему дать.

— Бред ли то был, милый Яшенька? Самодержец коли желает чего — негоже ему отказывать.

— Ты в своём уме, милая? Царь — отравы дать просит!

— Просит — дай. Про третий шлях помнишь?

— Что за мето́ды подлые? К отцеубийству меня толкаешь?

— Запомни, Яков Данилович. Чтобы по жизни твёрдо шагать... и с Богом, и с Чёртом надобно ладить уметь. А высо́ко летать — и подавно. На третий лад настраивай душу, супруг.

— Где шлях пролегает, сквозь дымку столетий, душа там страдает, и лад её — третий... к неведомым далям зовёт, тревожную песню поёт...

— Наша даль — известная. И не столь далече она.

— Рука... не подымется, Марфа Михайловна. Государь меня золотом обласкал. Имение, где проживаем, даровал. Боярское звание жаловал.

— Он сам тебя просит о том.

— Как седой лунь говоришь! “Запомни, де, Яков Данилович! Ты — не травитель, ты — избавитель...”

— Так и есть.

— Ты в Симеоновом монастыре не гостила последние дни, жёнушка? — вспылил боярин. — Уж больно схожие у вас... умов заключения.

Яков Лихой был не прав. Супружница не гостила в святой обители. Умозаключения хоть и схожие — положения разные. Один с небес шепчет в ухо лукавых речей, другой с земли воркует. А решение всегда за тобой остаётся. Твоя загляд — твоя воля, дворянин воложанский.

— Стремянные сотники как же? — наседала жена. — Закрутили союз, наговорил им речей, а теперь — в кусты?

— Твоими словами вещал!

— Моими словами — да своими устами! На половине пути мы стоим. Надо дальше ходить, Яков Данилович. Нету дорожки назад, нету её! Либо — мазок елейный, либо — прах забвенный.

— Третий шлях? — рассвирепел муж.

— Он самый.

— Вот где мне... третий шлях твой! — Яков Лихой вскочил со стула и черканул большущим пальцем по шее. — Ultimum punktum обнаружился. Срисовалась на небосводе последняя точка... на шляхе твоём! Нашептала заклятия — вот Государю болезному и свиделся сон окаянный! Пташечки, солнушко, травушка...

Марфа Михайловна презрительно хмыкнула, а потом молвила:

— Не дуркуй... черть верёвочный. Все старания — ради тебя единого. Стремянные стрельцы, братьев охмурили, новгородская смута, крымский поход. Да само провидение нам червлёную дорожку выстелило по шляху заветному. Душеньку на третий лад строй — и гойда, боярин Яков Лихой! Сдергоумка не празднуй, делай, как надобно, а потом — воздавай хвалу Господу своему!

— Не бывать тому, слышишь меня, дочь Сидякина! Не бывать!

— Ну и.. о́колотень, королобничек, не́смысель! Рученьки худородные замарать опасаешься?

Яков Данилович припомнил полезные советы из правил разумного бытия: плетью стегать по спине и по ногам, кулачиной можно вдарить в плечо и по шее, но без усердия. Бить по чреву дозволяется после того, как супружница принесет Царю Семейства троих детей из которых хотя бы один обязан быть мальчуганом. Боярин Лихой прикинул: у нас девка и два мальчугана — можно и в пузо вдарить!

Заместо чрева жены, дворянин жахнул кулаком по столу, пузырёк с чернилами едва не упал, и выскочил из светёлки. Презлая Марфа нанесла удар в самое больное место — худородное происхождение мужа. Боярин чумным псом стал носиться по двору, требуя холопа Батыршина. Челядь сообщила барину: Митька до водицы ускакал охолонуться, жарюка. Яков Данилович тотчас заслал за любимцем холопа с наказом — схватить конопатого за шкварник и доставить в хоромы... В суете боярин совсем позабыл о том случае, что ноне — ночь на Ивана Купала.

Боярыня помнила... Ближе к вечеру муж и конопатый холоп укатили на повозке невесть куда. В мужика вырядился