Читать интересную книгу "Третий Лад - Родион Создателев"

государевы управляет, князь. Бумага о крамоле есть у тебя. Повелеваю от имени царского Собрания — идти в новгородский поход!

— Опричнина — святой монашеский Орден, личный отряд Государя. Он — игумен. От него только и ожидаем указания. Боярский Совет мне — не указ. Тем паче — на словах, хоть бы и от самого... главы Собрания.

— К завтрему мы собираемся. Царь хворает, а государевы заботы не станут ждать пока самодержец поправится. Ожидаем тебя и отца в гости. Милости просим, князья любезные.

— Нешто мы с отцом провороним заседание Совета Боярского.

Романовский поспешно вышел из кельи. Глава Опричнины отразил первую атаку неприятеля: лёгкую, наскоком, на развед боем схожую...

Опричный Двор стоял недалече от земель Симеонова монастыря — резиденции Всероссийского Митрополита. Последние дни шли дожди: зелень благоухала, липовые ароматы, сладостный дух чубушника, пташки чирикали, твари трелями заливались-трещали в траве. Митрополит и Василий Милосельский, опираясь о посохи, брели по аллее обители.

— Загнул худородный историю. Через что его Матвей Калганов не привечает, знаешь поди? — полюбопытствовал Святейший.

— Покойный Иван Фёдорович засылал сватов к Михайле Сидякину, желал Матвея на Марфе женить. Баба — с гонором кралюшка. Видал её в церкве на Пасху: она и ноне собою красавица, хоть и принесла уже Якову отпрысков троицу. А девкой была — совсем ягодка, по ней многие сохли. Сватались и Галицыны, и Белозерский Степан сына Андрея желал оженить на пыне... Ещё несколько достойных фамилий обивали сватами пороги — всем отказала строптивая.

— Чем же её пленил пенёк худородный?

— Должно сам пошептал приворот ведьме, — ухмыльнулся князь.

— Не бросайся словами, Василий Юрьевич, — нахмурился владыка, — в святой обители находишься. Ежели не шутейно ты молвишь.

— Ворожея она — истинный Бог. Василиса Шереметина возила к ней с год назад хворого сына Бориску. Парнишка потом на поправку пошёл.

— Выходит: охмурила ведьма Матвея Калганова? Раз он по ней до сих пор сохнет...

— Может и так, Святейший. А у меня на уме всё наша ведьма торчит. Когда уже... отделаем её?

— Не скачи поперёд событий, Василий Юрьевич. С полюбовницей Никиты успеем вопрос закрыть. Ныне важнее дела есть.

Владыка и сыскной князь дошли до монастырского цветника. Вдоль клумб, согнув хребты, трудилось двое монахов. Приметив Митрополита, они согнулись ещё ниже, а потом распрямились в ожидании указаний. Владыка помахал ладонью — прочь. Чернецы беспрекословно исполнили волю Святейшего. Раздались резкие птичьи выкрики.

— Чуешь, отец Милосельский?

— Павлин?

— Верно, боярин.

Заморская птица крикнула ещё пару раз.

— Он там стоит, — ткнул посохом Митрополит Всероссийский. — Задание тебе, княже: давай мне клюку свою и спробуй пройти по тропке, мимо павы сего.

Василий Милосельский в недоумении подёргал чёрными бровями, передал посох владыке, и потопал по тропинке. Вскоре он увидел чудную птицу с длинной шеей синего цвета и причудливым хохолком на головке. Князь с опаской поглядел на мощные ноги заморской курицы и намерился пройти мимо. Павлин распушил огромный зеленоватый хвост и вперился в благородного князя дерзким взором: куда прёшь, мол. Глава Сыскного приказа в растерянности застыл на месте... Он потоптался ногами ещё малость времени, развернул стан и вернулся к Митрополиту.

— Ну как, княже сыскной? — усмехнулся владыка и вернул посох в руку Василию Милосельскому.

— Экой преважный страж, — качнул головой боярин.

— На Боярском Совете, — поучал Митрополит, — обернитесь с сыном такими же павлинами. Положение — к верху дном опрокидывайте. Мол: не мы себя ведём, как отроки сущеглупые, а вы белены выкушали, бояре любезные.

— Нелегка задача, — вздохнул Василий Милосельский.

— Сейчас нелегка, соглашусь. Малость терпения, княже.

Собеседники продолжили прогулку, тревожа наконечниками своих посохов монастырскую землю. Князь учуял благородным носом тонкий и слегка терпковатый аромат плодов оливкового древа. Мир вашим носам. Белое виноградное винцо, благовония, оливковое масло. Лепестки розы, фиалковый и калганный корни, мускат, лимоны, гвоздика... Одним миром мазаны, одной верой повязаны, как полоняне во вражьем обозе; одной истиной одурманены, все чисты перед Господом, как в день нарождения, но некоторые... самые непорочные.

— Малость терпения, княже. Трон заберёшь — всё переменится. Был твой Никита Васильевич: благородный боярчик, наипервейшая знать на Руси, а станет — помазанником. Сейчас он: волокитчик, колупай, баляба. После — Господин. Всё ваше — моё! Последнюю рубаху сыми, а мне отдай. Сейчас — канительщик. Чуть погодя — мудрец. Хозяин своих неразумных холопий, хозяин земель русских! Знаешь, как прошлый Царь язычников из пермской земли на правёж ставил?

— Напомни, Святейший.

— Заслал грамоту: собрать десять возов кедрового дерева и резво пригнать их к Стольному Граду. Сразумел?

— Нет.

— На растёт в пермской земле кедрового дерева, княже сыскной, — усмехнулся Митрополит. — Да только воля кесаря — закон. На правёж он поставил язычников: двенадцать тысяч рублей взыскания.

— Самодурство сие деяние то, — хохотнул Василий Милосельский, — вседозволенность.

— У себя в Сыскном приказе будешь бросаться такими словечками. Правёж пермякам — воля помазанника. Воистину!

— Воля Царя — непреложный закон, — согласился князь.

По ногам батогами да по жопе плетями. Заходи на правёж. Скулёж, гундёж и прочий пердёж. Не поможет никто ж. На правёж своими ногами идёшь, обратно на телеге ползёшь: обездвиженный, изувеченный, злой...

В деревушке князей, распушив хвост и собравшись духом, крался к опечаленной Лукерье моложавый крестьянин Евсей Дёмин. Баба сидела на земле, прислонившись хребтом к поленнице. Петушок остановился у дровяника, сглотнул слюну, и вдруг упал на колени. Пригожая крестьянка с равнодушием взглянула на сутулые плечи и золотистые конопушки. К зазнобе заморским петушком крался, а увидел бабу... псом заскулил:

— Лушенька, скоро Ивана Купалы ночка. Пойдёшь к речке на игрище, наши сбираются потихоньку? Сестра Парашка про тебя спрашивала.

— На что я ей?

— Они с девками могут взять тебя за компанию.

— Я своё уже отгуляла, Евсейка...

— Подумай, Лукерья, — холоп крякнул, а потом продолжил, — зачем непокоиться понапрасну, ась?

— Чего ты раскрякался, селезень конопатый? Поди от меня, грустить я желаю.

— Лушка, слышишь, чего, — решился Евсей Дёмин. — Не печалуйся, девка, что хозяин... растоптал твой цветочек. Я и такую приму тебя, Богом клянусь! Побегём вместе к Дону? У меня сродственник там утвердился, дядька Григорий. Он подсобит попервой. Людьми вольными заживём.

Щёки вздыхателя запылали алыми пятнами, носяра с шумом втянул свежий воздух. Лукерья Звонкая с тоской поглазела на