Читать интересную книгу "Третий Лад - Родион Создателев"

и уехал гулять с Митькой. “Гулевай себе... бражничай. Мы тоже не лыком скроенные”. Марфа Лихая ближе к полуночи намазалась второй мазью — для летования. Снова зной захватил землю, а тело чародейки... снова захватило весёлое томление. Она скинула с себя одеяния. Нагая Лихая вылетела в трубу.

Подклётная затворница воспарила к небесам. За шальной головой вились шелковистые рыжеватые локоны. Перси налились соком, круглые сосцы замигали рубиновыми огоньками. “Не желаешь на заветный шлях ходить — пёс с тобой, мухоблу́д. Всё для тебя сделала: стрельцы, воры, с темницы спасала, дождь вызывала... Теперь же — сама полетаю. Если сам воспарить не желаешь, глупец...”

Хула стыду! Хула всем мозгоклюям, надоедам, прочей сволочи! Хула оковам, опутавшим сознанье, сковавшим страстные желанья. Летать! Не сметь нудить! Не унывать, грешно скучать. Хулец постылому стыду! Оп-оп-оп-оп. Пошёл вприсядку. Хорош! Давай-давай! Оп-оп-оп-оп! Оп-оп-оп-оп! Набекрень елда, в молоды года! Тянет в леву сторону: и Семёна, и Фому! И Никите, и Лукьяну: дай пощупать бабу пьяну! Оп-оп-оп! Пьяная поёбка! Оп-оп-оп! Ой, как мне неловко. Оп-оп-оп! Задирай живей юбчонку! Оп-оп-оп! Вжах... закончилась девчонка! Опа-опа! Цах, какая жопа! Опля-опля! Ну-ка не печальтеся. Ой-ой-ой-ой. Мой змеёныш-удалец, буйная головка! Завсегда в любу пещеру, пролезает ловко. Оп-оп-оп-оп! Оп-оп-оп-оп!

Эх, гулевание!

Часть 4. Глава 3. Крапивой по жопе

И сызнова цельный день палило неумолимое солнце. Трое ярыжек, приоткрыв рты, как свежесваренные речные раки, возлежали на траве, схоронившись под густыми кронами кустов у дороги. Божий день, хвала Иисусу Христу, пошёл к вечеру, но и к закату свежести не прибыло. Ночка предстояла знойная; Иван Купала, небось, старается...

— Припомню, — заговорил старшой ярыга, — что опричь хозяина — ведём догляд и за его конопатым холопом. Звать — Митрий Батыршин.

— Я тут уже трёх холопов с конопатыми рожами зрил, — промямлил другой служивый, еле ворочая языком.

— Я прознаю нужного. Он скакал ноне тут... компанией. В речке они купались — потом обратно вернулись.

— Слава Господу, что не за всеми смердами задача следить нам, — заворчал третий ярыжка.

— Возрадуйся, что хоть в теньке лежишь, — молвил старшой. — Пётр с ребятами на конях нынче.

Яков Лихой у конюшни прижал к стене Митрия Батыршина, положил ему руку на плечо и заговорил, вращая чумными васильковыми очами:

— Митька, живо впрягай лошадь в телегу... да грузи туда порожние бочки. И сена покидай в повозку. Я мужиком скоро обернусь и оправимся в занимательное путешествие.

— Яков Данилович, отец родный, кормилец любезный, отпусти ты меня сёдни от себя погулять вволю! Ивана Купала ночь близится. Шибко желаю я у костра попрыгать да рожу волшебной водой сполоснуть!

— И девок визгливых пощупать?

— Как доведётся, — ухмыльнулся смерд.

— А стражников с опричниками не напужаешься? Заловят, на месяц в монастырь посадят — на воду и берестяные лепёшки. Знаю, что говорю. Сам ловил вашего брата, когда в Опричнине служил.

— Я убегу, Яков Данилович. Нешто не знаешь меня? Рыбой из рук выскользну.

— Митька, вот я — боярин придворный. А опричь тебя… нет у меня задушевного собеседника. Выручи хозяина, составь мне компанию, ась?

Батыршин в растерянности похлопал ресницами, а потом раскрыл рот:

— Ты чего эт… Яков Данилыч? Добро... если просишь так.

Чуть погодя от дубовых ворот отъехала повозка. Каурой лошадкой правил холоп Батыршин. В рыдване, зарывшись в сено, в окружении трёх порожних бочек, лежал ряженый крестьянином барин. В ворохе сена также закопали Митькину саблю — на лихой случай. Только отъехали от имения — повозку остановил дозор из трёх конных ярыг.

— Стой, дядя, — грозно молвил старшой. — Кто такие, куды правите?

— А вы кто такие? — не растерялся Батыршин. — Лихие людишки, небось, разбойнички?

— Я те дам разбойничков. Государевы люди мы — нешто не видишь? Что в повозке везёте, сами кто, куды правите?

— Не дуркуй с нами, — погрозился другой ярыга, — конопатая рожа.

Старшой покосился на сослуживого и усмехнулся уголками губ.

— Холопы Лихого боярина, — затрещал языком Митька, — людишки смирные, букашечки не обидим. Путь держим за водой ключевой. Бочки зришь, человек государев?

— В столь позднее время намылились, черти? А может — на Ивана Купалу едете, охальники, баб щупать?

— Боярину Яков Данилычу приспичило за водой нас погнать. Да есть вода, в хоромах то! Это с разума съехал он, беса празднует. Седмицу сам не свой живёт, смурной аки тучка. Отругал почём зря, по роже вдарил и за водой ключевой отправил.

— Врёшь, конопатый, — зарделся старшой ярыга. — Сказывают: Яков Лихой холопов своих не колотит зазря.

— Не колотит! — натужно захохотал Митька. — Поглядел бы ты, мил человече, на его кулак-колотушку. Он бьёт редко да забористо! Бороду эту зришь, вон, что на сене сидит. Вчерась хозяин его так отходил сапожками по рёбрышкам, что он слова теперь молвить не может. Молчит, аки пень лесной. Вот такая Ивана Купала у нас ноне творится, ярыги любезные.

— А тебя отходил боярин по рёбрам, трещалка пустая?

— Бог миловал. Меня по роже только разок осчастливил.

— Так мы добавить могём. И по рёбрышкам, и по роже, и по хребту. И тебя наградим ударами, и сатану эту бородатую.

— Пожалуй, нам будет ужо. Да езжайте вы с Богом, ярыги любезные. А чтобы веселее дорога была — лови гостинец, человек государев.

Митька вытянул из кармана копейку и бросил её вперёд. Старшой ярыжка с ловкостью словил монету.

— Ладно, — растаял начальник, — езжайте, убогие.

Батыршин стеганул лошадь поводьями. Конные ярыги обернулись вослед и стали провожать тяжёлыми взглядами уезжающий рыдван. Егда служивые скрылись за поворотом, Яков Лихой заговорил:

— Митька, слышишь? Когда про сапожки да рёбрышки ты сказал... я едва не заржал аки конь. Слава Богу сдержался.

— Да и загоготал бы, Яков Данилович, — вполоборота обернулся к боярину смерд. — Я молвил бы, будто разумом ты тронулся от побоев. Всё одно отпустил бы... ярыжка-сквалыжка. Им копеечку покажи, как моськи становятся на задние лапы. Не видал ты, хозяин, как хвостом завилял он, как монету мою словил?

— Не видал, — расхохотался барин.

— Эх, светик ты нашенский, Яков Данилович. Если разговор сурьёзно держать, то счастливый я, что к тебе угодил в холопы. И вправду ведь не мордуешь нас почём зря. А о прошлом месяце толок языком я со смердом Ташкова. Ох