Читать интересную книгу "Третий Лад - Родион Создателев"

Калинов мост перейти?

— Во-во, Митька, оно самое. Нельзя мне на месте топтаться, через Калинов мост идти нужно. А только, чтобы мост перейти — убить в душе надобно прежние положения. Весьма задача тяжёлая, вот у меня в нутре ныне всё и… переворачивается.

— Подсобить я тебе желаю, Яков Данилович.

— Чего ещё?

— Слушай, кормилец. Есть место одно — умёт уединенный. Ехать нам — не шибко и далеко. Игрище славное там. Рупь серебром сыщем?

— Найдём.

— Бражку допьём толечко, — конопатый холоп разлил по кружкам остатки мутноватой жидкости из кувшина.

Товарищи выпили, похрустели закуской.

— Куда зовёшь, Митрий? — сощурил глаза захмелевший боярин. — Не к декам срамным, ась? Ежели так — не поеду. Не по мне веселие.

— Не, — усмехнулся вихрастый смерд, — место покруче то будет, за пригорочком. Отведёшь душу, хозяюшка. Небось и перейдёшь опосля... мост свой заветный.

В кабак вошёл гость — тот самый ярыжка. Сыскал-таки, псина. Яков Лихой и холоп обменялись многозначительными взглядами. Служивый приметил искомую парочку, усмехнулся в усы, присел за свободный стол. Боярин озадачился: вот же фетю́к, прицепился, как банный лист к мокрой сраке, сучий червь.

— Я первым... через Калинов мост зашагаю, — прошептал Митрий и мигнул хозяину правым глазом. — Как закрутится здесь суматоха — без промедления наружу выныриваем... только и видели нас.

Митька подошёл к столу, где сидела большая компания посадских мужиков, склонился над ними и начал чесать языком... Чуть погодя один из ремесленных дядек в гневе жахнул кулаком по столу.

— Вот я тебе, стерва дурная, конопушки... размажу по роже!

Батыршин схватил горсть закуски из миски и швырнул её в харю недавнего собеседника. Багряная физиономия посадского мужика в миг окрасилась ошмётками брюквы, на усах и бороде утвердились морковь с капустой. Ремесленники вскочили с табуретов и попёрли на скапыжника. Яков Лихой также вскочил на ноги — холопу грозила расправа.

— Наших бьют, православные! — заорал Митрий и бросился в угол, где сидели кучками прочие ремесленники.

Пара мгновений — и в кабаке началась заварушка.

— Окститесь, будет тартыжничать! — заверещал от стойки жирный хозяин питейного заведения.

— Побойтесь Бога, охальники! — залопотал перепуганный дьячок.

Митрий своротил рожу ударом кулака попавшемуся на пути дяде, и вдвоём с ряженым боярином они поспешили к выходу.

— Прекратить безобразию! — рявкнул ярыга. — Не то всех — в острог сволоку, окаёмы!

К служивому со спины подкрался ремесленник и обрушил ему на голову деревянный табурет — ярыжка охнул и осел на пол.

— Сам сгоняешь в острог... к небесному Властелину, крыса сыскная! — раху́бник швырнул в тело поверженного служивого обрубок ножки от табурета.

Когда Митька освобождал от коновязи верёвку, дверца питейного заведения растворилась и на улицу выбрался хмельной мужик. Он ударил себя кулаком в грудь, потом размазал по окровавленной харе червлёную юшку и радостно гаркнул:

— Иэх, славно гуляим!

Боярин и холоп укатили прочь от кабака. Яков Данилович пошарил рукой по сену — сабля была на месте.

— Митька! При нас оружие, Бог миловал от граба́стиков!

— Ну, раз такое дело — сам Господь нам велит на тот двор ехать.

— Вези меня, Митрий, хоть на окраину света...

Ряженый боярин поправил накладную бороду, потом подложил за голову руки, закрыл глаза и задремал... Яков Лихой очнулся и увидел, что Митька стоит на земле и любуется сверкающим клинком сабли.

— Теперь ей дубы рассекать можно, хозяин.

— Мы в Оружейной слободке что ль?

— Она самая.

— Здесь твоё игрище?

— Не-е, — холоп вонзил саблю в сено и стал основательно зарывать её, — поспи ещё, Яков Данилович, скоро будем.

Повозка снова тронулась в путь, порожние бочки стукались о края рыдвана, в канавах трещали гады. Насекомые убаюкали царёва кравчего, он погрузился с сон...

Очнулся — рядом сидел горбоносый монах в тёмном подряснике, с чёрным клобуком-куколем на голове.

— Митька, — продрал зенки боярин, — что за попутчика взяли мы?

Холоп не ответил хозяину, он молча правил каурой кобылой и даже ухом не пошевелил.

— Митька, оглох что ль?

— Оставь смерда, — молвил чернец, вспыхнув рудожёлтыми огнями из глаз.

Бывший опричник вспомнил попутчика: Ночь на Ивана Купала (как и ныне, к слову сказать), берег реки, крики чайки.

— Пущай один едет, Митька Батыршин сей; а мы — посражаемся, ась, благородный ты воин?

— Чего? — насупился боярин.

— Струхнул? — усмехнулся инок.

— Как же то, — осклабился Яков Лихой.

— Тада спрыгнем?

— Как сражаться то будем?

— Есть кинжалы, — похлопал себя по бочине задира. — Не позабыл ты ещё схватки кинжальной, боярин придворный?

— Скорее тебя позабыл, пустобрёх.

— Меня не забудешь... Яков Данилыч, — лыбился чернец. — Прыгай давай, живо!

— Ты — первый.

— Живо сигай, киселя́й королобый! Чего колупаешься?

— Лаяться вздумал, горбоносая шельма? Вот я тебя проучу!

Яков Лихой спрыгнул с повозки, следом за ним соскочил с рыдвана ухарь-чернец. Противники сбежали вниз по канавке и вышли на луг. Инок протянул кравчему один из кинжалов. Бывший боец Опричного войска встал в стойку и между неприятелями закрутилась кинжальная сеча. Да только стойка и навыки не подсобили боярину — матёрый чернец быстро одолел его, кинжал воложанина рухнул в траву... Яков Лихой помотал головой, прогоняя хмель, сел на кочку и потребовал нового боя:

— Погоди-ка, горбоносый. Передохну малость. Я — захмелевший.

— Отдыхай, — молвил противник и стал прогуливаться по лугу, круча кинжалом.

“Как он с клобуком-куколем на башке умудряется столь ловко битву вести?” — недоумевал царёв кравчий.

— Продолжим? — полюбопытствовал чернец.

Продолжили. И сызнова горбоносый ловкач победил воложанского дворянина. Яков Лихой опять потребовал передых. Поделал упражнения: сгибал-разгибал спину, лёжа на земле; размял основательно руки, присел коленками двадцать раз... Новая битва — новое поражение. Только в этот раз чернец будто остервенелся нутром. Он прислонил остриё кинжала к горлу противника и сквозь сжатые зубы приказал недотёпе:

— На колени, верёвошный черть.

Яков Данилович выполнил волю победителя.

— Ну что, хобяка, — осклабился чернец, — можно и трёх мятежников порешить в лютой сече, можно троицу татей прибить, туловище пополам рассечь саблей-шамширом, так? А самого себя победить... невозможно, друг милый.

Себя победить... нет возможности! Нет возможности!! Нету её, нету, бродяга, черть верёвочный, нету её и не будет во веки!

Где-то внутри полуразрушенного сруба спал мертвецким хмельным