Читать интересную книгу "Третий Лад - Родион Создателев"

большой шнопак-грушу холопа и припомнила ястребиный нос красавца Никиты...

— А дитё малое... тоже с собою прихватим, Евсей Калистратович? Я — тяжёлая ныне. Такие вот котелки исполняет, — вздохнула Лукерья, — твоя разлюбезная бабонька.

— С дитём оно конешно, — почесал тыковку Евсей, — тягше будет.

Лукерья усмехнулась и отвернула гожий лик в сторону. Ухаживатель не долго колупался сомнениями:

— А знашь чего... Лукерья Парамоновна.

— Ступай, парень. Не позорь себя узами... с бабой срамной.

— А и с дитём возьму! Пёс с тобой, Лушка!

— Иди уж, репей, — невесело рассмеялась крестьянка. — Сам беги к Дону, я тут остаюся.

— Смилуйся, Лушенька. Кольцы-серьги дарить стану...

— Ходи-ходи, паренёк честной. Погуляй на Ивана Купала, пощупай там девок всласть, случай подвернётся… вжарь когось, а меня боле — не терзай.

— Лукерья Парамоновна! — взмолился несчастный влюблённый.

— Да иди ты, Евсейка! — зашипела змеёй раскрасавица. — Не зришь штоле: горько мне. Поди прочь, горбунок чёртов!

На дворе показалась зрелая баба с коромыслом через плечо. Евсей Дёмин встал с колен и в смущении потопал прочь от поленницы. Желая навеки потушить в сердце пожар по Лукерье, он к концу лета в одиночку сбежал на донские раздоры, сыскал-таки сродственника, зажил вольным казаком, но счастья не нажил. Сражаясь в отряде польских захватчиков, Евсейка-бобыль погиб при штурме Путивля через четыре года...

Сестра сего неприкаянного влюблённого Парашка, егда прознала от мужиков, что Лукерья Звонкая едва не утопла в озере, собрала совет из деревенских подружек, и молодые крестьянки решили подсобить, чем могли, горемыке. Парашка сыскала Лукерью у поленницы дров, ни слова не говоря схватила бедолагу за руку и увела её к берегу речушки. Там их ждали прочие крестьянские девоньки с венками на головах. Они усадили Лукерью Звонкую на кочку, водрузили ей ромашковый венч на светло-пшеничные пряди, взялись руками, образовав хоровод; и стали голосить для опечаленной подружки песню, накручивая круги:

Матушка ты Богородица, пресветлая заступница,

Смилуйся, родимая. Девку нашу ладную, девку нашу справную,

Одари спасением, избави от уныния, избави от лукавого.

Девка наша краленька, девка наша пташечка. Чтоб ей не печалится,

Ты в сердечко влей елей, святая Богородица.

Девки заверещали, сократили расстояние до Лукерьи, и дружненько склонили руки над головой повеселевшей полюбовницы хозяина-князя. Потом они расцепились и сели кружком. Парашка подобралась вплотную к Лушке, обняла её за плечи и заговорила:

— Не печалуйся, подруженька дорогая. Господь милостив, верим в хорошее, кралечка наша. Скоро волшебная ночь явится, пойдёшь с нами веселиться к реке? Хороводы покружим, венки по водице пустим... через костер от души напрыгаемся!

— Душу вы мне... согрели, — зарыдала Лукерья, прижавшись к груди девки Парашки.

Накануне Ивана Купала буйная кровь... завсегда закипает, игривая, наружу рвётся, копошится в нутре, тревожит плоть.

Марфа Лихая однажды решила испробовать волшебное зелье, что она приготовила, вычитав рецептум в той самой книжице, трактат Дель Порте — “Magia naturalis”. Имелось три ремедиума: для соблазнения, для летова́ния, для сгубле́ния. Первые две — мази. Последняя — порошок из кореньев. Сгубление и летование — с них показалось боязно зачинать, да и повода подходящего не имелось. Соблазнение... даже само прозвание рецептуры пленило и чаровало разум. Чародейка да впала в очарование.

В имении тогда поселился глумец, свой человечишка. Марфа Лихая к полуночи намазала себе шею... чуть погодя закружилась голова, язык прочертил круг по червлёным губам. Наступила ночь на Ивана Купала... У плетня, на стожке сена, почивал хмельной гость — долговязый скоморох-забавник. Хозяйка подметила особенности его нынешнего поведения: глумец осмелел, первые дни только клонил башку в землю при встрече, а потом стал пускать по её персям жадные взоры. Позапрошлый день она пошла в подклёт — дать указание бабам по хозяйству. Как вдруг почуяла спиной жадный и пристальный взор. Она оглянулась: скоморох сглотнул слюну, опустил головушку вниз и вышел из подклёта. Её забавляло такое внимание гостя. Она решила поиграться с глумцом, заодно и рецептуру спробовать в деле.

Чародейка стянула сорочку, одеяние упало на траву. Нагая хозяйка села на колени перед спящим скоморохом. Левой рукой она стала терзать свою грудь, а правой — нанесла кончик мази на лоб потешника. “Ну и кто здесь потешник?” — хохотала пле́ха, терзая горячей ладонью обмякший срам хмельного засы́пы. Вдруг она почуяла — сутулый забавник вовсе не спит. Гоморский разгул, как водопадный поток, накрыл её с головой...

Утром шалунья вернулась в хоромы, зарылась в одеяло, потянулась телесами, как гулящая кошка, завалилась спать. К полудню она очнулась от сновидений, насытила чрево, пошла мыться в баню. Чары волшебной мази окончательно испарились из кожи. Шалунья заливала тело тёплой водой из ковша, задавала себе один и тот же вопрос, и всё не находила ответа: “Что случилось вчера ночью?” Разум тихо тлел угольками стыда... да вскоре потух. А нутро волновалось истово... Она чуяла, как по её жилам переливались валы, телеса налились силой, ланиты полыхали румянцем, будто пяток годов сбросила. К вечеру она приняла решение: с мазью сей лучше не баловать лишнего. Но за день до отъезда скомороха не сдюжила сладострастного томления, железными веригами стянувшее её сочное тело; жаждущее разгорячённой плоти, желающее бесстыдства. Ворожея, как прежде, сама впала в прелестное чарование и намазала себя той же мазью... Скоморошина укатил, телеса остыли, она сделала вывод: против природы не попрёшь, бабкино наследие обожгло её душу, дало в руки дар, но и греховной шалостью наградило. С этим наследием нужно смириться и как-то жить далее...

Намедни она, наконец-то, давно желалось, спробовала вторую мазь — для летова́ния. Смоталась в гости к супругу в Сыскной острог. Хоро́мная затворница, вылетевшая к