Читать интересную книгу "Третий Лад - Родион Создателев"

многие, нос воротил. Выскочка, мол, худородный. Однако со временем понял я, что ты, Яков Данилович, зело дворянин достойный. И трудиться на благо Царя мне с тобою завсегда было... в удовольствие. Дай Господь счастия: тебе, супруге твоей и детям вашим.

Яков Лихой слушал речи собеседника, смотрел в его ясные голубые глаза и как-то мигом сообразил: к подлости, что случилась на кухне, Глеб Куркин отношения не имеет.

— Да ты чего это, Глебушка, друг? Как будто со мною прощаешься? Стряслось худое? Не тревожь меня лишнего, сказывай, Христом умоляю.

— Был в Детинце с визитом Фёдор Калганов. Царь наш... грядущий. Я с ним полупоклоном поздоровался, а он, пёс косорылый, потребовал от меня глубокого... самого нижайшего. Не смог я. Честь дворянская не дозволила... хребет перед ним согнуть.

— Я понял тебя... Глеб Ростиславович, — резво зашевелил мозгой царёв кравчий. — Послушай, что я скажу тебе...

Яков Лихой оглянулся — поблизости никого не имелось.

— Не торопись в косом Фёдоре... Государя грядущего видеть. Понял меня?

— Уж по мне... так пусть Царём Милосельский Никита станет, чем вор Федька, бобыня буня́вая...

— Скажи, Глебушка, друг... Если случиться тебе щитом стать на пути к Трону... косоглазого вора. Готов ли ты груди не жалеть... в благородном сём деле?

— А ты... — перешёл на шёпот Куркин, — на чьей стороне ныне, Яков Данилович?

— На стороне добра. И тебя приглашаю... к участию.

Кравчий Лихой протянул собеседнику десницу. Глава Дворцового приказа недолго раздумывал, и бояре крепко пожали руки.

В Боярском Совете сидела цельная туча важных вельмож, главы и управители почти всех приказов Отчизны. Однако, когда благородный воин выходит на третий шлях — распыляться ему ни к чему. Лучше взять меньше — да проку чтоб больше. Яков Лихой ныне заполучил в союзники самого важного для себя вельможу — управителя дворцовых дел Глеба Куркина, невероятная удача...

Когда Яков Данилович подходил ко входу в Царскую Палату, то мимо него, насупив носы, проплыли две важные гусыни в окружении дворцовых девок: Царица Глафира и супружница Фёдора Калганова боярыня Авдотья — дочь Государя. Они явились проведать мужа и отца, но тот передал постельничему, чтобы они сходили проведать лешего.

Острия посольских топориков в руках рынд сверкали ныне как-то особенно ярко, постреливали в глаза серебристыми огоньками... Рысьи шапки утвердились на их головах скоморошьими колпаками, бубенцов не хватало только. Хмурые непроницаемые лики псов-ке́рберов.

Почему-то разволновался Яков Данилович, разсумятился...

Царёва нянька Игорь Поклонский долго увещевал кравчего, чтобы не тревожил Царя лишними заботами при разговоре. Постельничий так утомил Лихого, что он осмелился на дерзость — перебил старую клушу резким голосом:

— Я понял тебя, Игорь Андреевич.

Поклонский ухватил царёва кравчего за рукав кафтана и зашептал напоследок:

— Извини старика, Яков Данилович. Последнее молвлю... Он к тебе, сам разумеешь, не глупый ты... как к сынку, — всхлипнул постельничий, — прости, Яша. Ходи...

У Лихого защемило сердце, когда он встал у изголовья койки. Яков Данилович припомнил первый визит к самодержцу: юный опричник, от волнения голова закружилась, здоровый Царь показывает живому ещё князю Милосельскому кулачину, отряжает в подмогу сердечным делам худородного визитёра свата. А потом: свадебка, золотишка в достатке, поместье за Даниловой слободой, боярское звание...

— Пришёл, Яша... Подь ближе.

Кравчий сделал шаг вперёд и припал на колени. Боярин подметил: ореховые глаза Государя покрылись мутноватой плёнкой, будто вязкая зелёная тина заволокла озеро, которое ещё недавно сверкало небесной гладью; лицо ссохлось столь сильно, что, казалось, скулы вот-вот порвут дряблую морщинистую кожу...

— Что хворь твоя, Яша? Поправился?

— Слава Богу, отец родный, — ответил Лихой и вдруг почуял: кожа на его левом предплечье, где имелся свежий шрам... натянулась сейчас, что тетива лука.

— Молодой ищо... организмы не сгнили, как у меня.

— Во сне тебя видел намедни... великий Царь, — васильковые очи боярина увлажнились. — Будто в шахматы мы играем, как прежде...

— Сны — добрая штука, Яшка. Видел и я давеча сновидение. Место райское: зелень кругом, птицы поют, заливаются... Благость, покой там. Сердцу услада. Устал я, устал шибко... — кесарь прикрыл мутные глаза. — Дрянью меня поют кислой. Взвар, де, целебный... Ерунда сие, суебесие... Ты тут, Яков Днилыч?

— Здесь, — прошептал кравчий, почуяв, как пересох его язык.

— Знаю... отвар есть волшебный. Выпьешь — приходит покойствие. Снова сон тот хочу наблюдать: зелень, солнышко, пташечки. Слышишь, первый стольник мой... Раздобудь мне отвар тот, ась?

— Го-государь? — опешил кравчий. — Чего требуешь от меня...

Властитель раскрыл мутные очи. Яков Лихой отчётливо приметил, как на мгновение в ореховых глазах разверзлась зеленоватая тина... Из раскрытого окна пахнуло свежестью, в палате стемнело.

— Поросёнок ты ещё, Яшка... перёнковый. А зверем желаешь стать, ась, воложанин?

Больные глаза самодержца снова покрылись мутной поволокой. Он зашамкал тонкими губами, тихо всхрапнул и сомкнул ресницы. За окном вспыхнула молния, рявкнул гром, с небес косыми нитями полилась вода. “Это всего лишь дождь...” — шепнул в ухо кто-то лукавый. Боярин Лихой вздрогнул. Ему показалось, что в этот миг Господин отдал Господу душу.

Выйти отсюда, уходить; живее, быстрее. Citius*…

*(лат.) — быстрее

Часть 4. Калинов мост. Глава 1. Телеса дугой

Келья головы Опричного войска — не самый верх скромности, будто в подтверждении размытого статуса войска: вроде и монашеский Орден, а вроде... и не совсем. Обставлено помещение с изыском: золоченные подсвечники, резные золотом стулья, стол палисандровый. На одной из стен разместилось полотнище с ликом Спасителя. Холст рассматривал глава Боярского Совета — Михаил Фёдорович Романовский.

— Достойное полотно, — перекрестился старик, а потом обернулся к сидящему за столом хозяину кельи. — Наместник тверской положил тебе бумагу на стол о мятеже новгородском, Никита Васильевич?

— Положил.

— Отчего бездействуешь, головной опричник?

— Царского указа нет, Михаил Фёдорович.

— Будет.

— Когда будет — тогда и поговорим сызнова.

Старик Романовский подёргал подбородком.

— Государь болен. Не совестно тебе, князь, торчать на своём Дворе, как таракану при печке?

— Вовсе не совестно, Михаил Фёдорович. Потому как: государевы законы не нарушаю, дела государевы — не попираю.

— Боярский Совет ноне... дела