Читать интересную книгу Развилки истории. Развилки судеб - Григорий Ильич Казакевич

Пирату жаль, но он привык.

Часть I. Фаталист

В детективах разгадка — в конце. Оказывается, незадолго до возникновения этого жанра подобный приём использовал Лермонтов в «Герое нашего времени». Идеи витают в воздухе!.. Хотя, конечно, перенос разгадки в конец использовался различными авторами и раньше.

Ларчик с хитрым замком — и даются ключи — и уж кажется — щёлк! — и раскрыт — и недобро, кроваво блестят средь серебряных слитков рубины — только это обман. А под несколько грубым, неведомо как оказавшимся здесь боевым пистолетом — вправду — ключ. Настоящий, способный открыть потаённое дно и дающийся в руки — только словно укрытый от всех. Словно сделанный так, чтоб лежать на поверхности, оставаясь при том незаметным. А увидеть, поднять, повернуть — и разверзнется бездна — и не ангельский свет, и не отблеск геенны, а простой прозаический луч объяснит, что рубины — стекло, серебро — железяки, демонизм — разъедающий страх, приводящий порою к отчаянной смелости.

«Фаталист» — вот вся суть. Предсказание смерти. От коня? Нет. Печорин — не вещий Олег, и виновник грядущей погибели — злая жена. Нагадала старуха, языком, раскалённым в геенне, заклеймив на всю жизнь. При этом самому Печорину что-то «говорит, что её предсказание сбудется». В предпоследней из повестей книги Лермонтов чётко, устами героя, рассказал про гаданье и страх, а в последней поставил печать: «Это так!» Испытанье судьбы — и, рискуя собой там, где мог бы стоять в стороне, лез Печорин под пули в окно к казаку, зарубившему только что спьяну человека со смертным клеймом на лице. Богоборчество, можно сказать, вызов подтверждённому предсказанием року: «Ну, убей — но не так, как ты напророчил! Отмени сам себя!» — и умелые действия, чтоб победить, а не доблестно пасть. А пред этим — игра. Чужой жизнью: Вулич, явно отмеченный смертью — с точки зренья Печорина, — предлагает пари: есть ли рок? Может, это двойник, отраженье Печорина в том же зеркале судеб, может, Вуличу тоже дано предсказанье, так же борется он за свободу от рока, сам не зная, что хочет: победу иль смерть. А Печорин ещё и не любит подобья свои: и Грушницкий — карикатура — потому-то Печорин и дразнит его. Вулич — не карикатура. Но ведь вправду — дуэль, но не жизнь против жизни, а жизнь против денег — хоть не тридцать, а двадцать монет. Тридцать — слишком уж нарочито. Подстрекает Печорин: стреляй! И — ура!: пуля в лоб — но осечка — и человек, на котором Печорин увидел печать смерти, живёт! Получается: рок есть — Вулич откуда-то знал, что сейчас ему смерть не суждена — но Печорин плохо читает знамения. Значит, так же плохо он читает пророчества о своей судьбе. И его уверенность в истинности предсказания старухи ошибочна. А это именно то, чего хотелось Печорину: приговор отменён — и нет смерти от злобной жены. И — кто знает? — может, вправду возможен семейный очаг! Ну а риск на дуэли, в бою — офицерское дело, обычная жизнь — и что будет, то будет, — и, не зная грядущего, — смело вперёд! — как отметил Печорин на последней странице «Героя…». Конечно, проверка способности к предсказанию ещё не закончилось — остаётся несколько часов, в течение которых, по мысли Печорина, Вулич должен умереть. Но пока уверенность Печорина в предопределении возросла, а в умении его читать уменьшилась. Он не проводит такого чёткого разграничения понятий, поскольку пишет журнал, а не философский трактат. Проявив некое занудство, можно добавить, что на уровне обычной логики, не вдаваясь в метафизические тонкости, спор о предопределении бессмыслен, поскольку при любом исходе можно сказать: исход предопределён. Осмыслен спор о возможности предсказания. Вариант спора — утверждение: если крайне маловероятная возможность реализуется — значит, она предопределена. В этом смысл пари, предложенного Вуличем: если он уцелеет, стреляя в себя, — что маловероятно — предопределение есть. И смысл результата, полученного Печориным ценой двадцати монет: он не умеет читать предсказания. Результат стоит затраченных денег!

И наотмашь — удар: предсказанье сбылось. Пал отмеченный смертью — причём пал не по воле своей. Надсмеялась судьба. Подарила надежду, чтобы врезать сильней… Прямо в духе Печорина. Не подумал ли он, забавлявшийся жизнью чужой, от безделья и скуки ломавший и души и судьбы, что расплата пришла, — справедливо причём: зуб за зуб? Не представил ли он себе рок — и того, кто над роком, — как подобье своё? С него станется: именно так, не в обратном порядке! — чтобы следом съязвить — не кому-то — себе: «Как вознёсся!» Не вознёсся, а пал. Демон — рухнувший ангел, ставший символом зла. Да, в поэмах, в легендах — всё возвышенно, мощно. А в реальности — мерзость и грязь. Цель — родить в людях зло. Из ничтожнейшей искорки вызвать мрачно-угрюмое пламя — и пустой, фатоватый — но, в общем, не злобный Грушницкий, подстрекаемый завистью, ревностью, оскорблённым самолюбием — и дружками — мелкими бесами по сравнению с главным дьяволом, — опускается до того, что сам презирает себя, совершает бесчестный поступок, — искупая его только тем, что идёт добровольно на смерть, чтоб не пасть ещё ниже. А Печорину чем искупить? Демон, сеющий зло, — да к тому ж — отец лжи — и такое есть прозвище дьяволу. От Грушницкого требует, чтобы тот, растоптав свою гордость, в унизительной форме, из страха, признался во лжи, — несмотря на то, что сказал правду в меру своего знания: ну, не угадал он, к кому Печорин лазил в окно! И толкает его же на подлость, на готовность пойти на бесовский призыв — и стрелять в безоружного. Что — захотелось с судьбой поиграть — как Вуличу время спустя?.. Жив остался… Значит — гибель от злобной жены! И, стряхнув с щегольских офицерских сапог и разбитые женские судьбы, и мёртвое тело, отправляется в крепость, чтоб опять творить зло. И оно нарастает. Подстрекает мальчишку на кражу сестры. Тот и раньше готов был. Только тут в дополнение — кража коня, за которую — месть, смерть отца, — Азамат уж обычаи знал! Но пришёл искуситель — и умело сыграл на его душе: мальчишка — не Гамлет, и мастер умело может сыграть на нём, как на дудке — как играет и на более сложных душах. Можно, конечно, сказать, что, не будь в искушаемых искры греха, — не зажглось бы и пламя! Но промолвлено: горе тому, через кого искушение приходит в мир. А сознательно