Читать интересную книгу Развилки истории. Развилки судеб - Григорий Ильич Казакевич

в Китае считали, что душою владыки связуется Небо с Землёю, что он вносит гармонию в мир. Он так тоже считал. И вносил.

Но, как каждому императору, приходилось ему воевать, И судить. И казнить. Приходилось. Ибо в мире гармонии нет. Приходилось. Ради этого мира и гармонии в нём. Потому он был грустен. А страна — весела — насколько это может быть со страной.

И в счастливой стране бывают изменники. И однажды к нему привели одного. Посмотрел на него император — и совсем стал печален. И придворные с грустью увидели, как он немолод.

Император сидел и смотрел. И изменник стоял перед ним. Да, изменник, предатель — но мастер, Несравненный. Великий. Чьи созданья украсили мир. Чьи творенья любили светила — и люди.

И сказал император — и казалось, не он, а печаль говорила устами его: «Всё забудут. И нас, и страну… и его. А творенья его будут жить. Пусть живёт. И творит». И неслышно добавил: «А потом и творенья исчезнут». И время шепнуло: «Исчезнут».

И мастер склонился пред ним. И ушёл. И творил. И из пламени горна и пламени духа — из огня и металла — создал птичку. Маленькую. Может быть, даже невзрачную. Но вложил в неё всю благодарность, всю душу. И принёс императору. И сказал, что она будет пеньем ласкать его душу, а душою своей защищать его жизнь. Улыбнулся император, но птичку взял, и любил, и держал при себе. И порою, закрывшись в покоях своих, с осторожностью брал её в руки. Трепетали нежные крылышки, и чудесные чистые звуки уносили владыку от бед и забот. И казалось, что пёрышки птички, из тончайшего пуха и неведомых грёз, невесомо и нежно касались души и ласкали её. А придворным, проходившим мимо императорских покоев, средь больших государственных дел как-то чудилось вдруг, что бессмертное Небо играет на лютне. И в подобные дни они были добрее.

А мастер ушёл в монастырь и достиг, говорят, высоких ступеней просветления. Но при этом творил, чтобы милость владыки была не напрасной.

А потом пришла Смерть. Тихо, неслышно вступила она во дворец, проскользнула мимо охраны — и вошла к императору. Поклонилась почтительно, низко — даже Смерть уважала его! — и взмахнула копьём. И ударила в сердце. Но маленькая птичка заслонила собой повелителя великой страны. И пробило копьё пушистое тельце — и упало оно искорёженной кучкой металла. И взял император птичку в руки, и погладил дрожащей, но тёплой рукой. И она еле слышно пропела ему прощальную песню. И заплакала Смерть. А нечасто услышишь рыдания Смерти.

А прощальная песня летела, и рука императора гладила птичку — и их души сливались в одну — и с последнею трелью вошли в тело птички. И закончилась песня, и птичка умерла. Последний раз вздрогнуло нежное тельце. И последняя трель, нежная, словно лобзанье цветка, и печальная, словно закат навсегда уходящей луны, перестала звучать. И пришло время Смерти. Только Смерть опустила копьё, отвернулась и вышла. В этот день в мире больше не умер никто.

Когда придворные вошли в императорские покои, то увидели бездыханное тело владыки с искалеченной птичкой в руках. Кому нужна мёртвая птичка? И новый император велел переплавить её. Кто мог знать, что в разрушенном маленьком тельце живет душа императора. Да и если бы знали…

И расплавили птичку, и плоть её стала металлом. И крупицы её вошли во множество разных вещей. И душа императора, слившись с душой этой птички, продолжает хоть немного охранять гармонию в мире.

И есть странные люди — знатоки старинных вещей, — которые ищут предметы этой эпохи. И живут среди них, надеясь, что частицы металла с душой императора есть в этих предметах — и хранят их владельцев.

И есть человек, ищущий несгоревшее — так он считает! — сердце птички, где хранится душа и любовь — чтобы вернуть его миру.

11.4.1998

Гора и небо

Разбойника вели, подталкивая древками алебард. Он горой возвышался над стражей и с презреньем смотрел на толпу. А в толпе говорили: «Как глупо… По-дурацки попался! Истуканом стоял, упираясь руками в картину, когда рядом уж сложены две. Мог давно унести. Небольшие холсты в лёгких рамах. Без усилий — в мешок, на коня — и ищи ветра в поле! И конь ждал. И следы преступленья нашли. Как умело залез в королевский дворец! Не преграда — запоры и стража… А с картиной стоял измождённый, словно целую ночь врукопашную бился с быком. Весь в поту, взгляд безумный. И без боя позволил связать. И сейчас — справедливая казнь. Обокрасть короля!.. И других преступлений хватало. Жаль, король был вчера благодушен, и всего лишь велел обезглавить. Развлечения мало!»

А того подвели уже к плахе. И тут вдруг лицо разбойника исказилось от страха. А ведь знали: бесстрашен. И в бою, и своих выручая, рискуя собой. Только там есть надежда. А здесь? И толпа ликовала: развлеченье пришло. Вот так схватка! Гигант! Распотешил, развлёк! Как дерётся! Силач!.. Отшвырнул ногой стража, напрягся, вскочил, головою ударив другого… Руки связаны… Смелый? Ну, попробуй схвати! Отлетели ещё двое, трое. Только стражники опытны. Ощетинились древками алебард. Сбили с ног, потащили на плаху. И разбойник орал! А потом вдруг замолк. Произнёс: «Отпустите. Я сам». И пошёл, глядя в небо, на солнечный диск, вдруг возникший из туч.

И он помнил, что было. Разработанный план, и заказчик, сказавший, какие картины. Пустяковое дело. И две уже снял. И схватился за третью. А её осветила луна. И разбойник увидел: гора. И сияние солнца над ней. И хотел её снять — и не мог: ведь и вправду — гора. И держал он, как гору, как небо. И не мог отпустить. Мог, конечно же, мог — только он никогда не сдавался! Должен сдвинуть её, унести! И сорвал со стены, и держал её в мощных руках — но не сдвинуть никак. Ведь — гора! И нельзя отпустить — пробьёт Землю насквозь! И боролся всю ночь. И, измученный, взят был охраной… Вот что значит художник! Создал гору — и заставил поверить в неё. А сейчас — смертный страх — без надежды, без веры — и животный, отчаянный крик: «Не хочу!» А потом — этот луч, возвративший к картине. К бесконечному небу над ней. И к зовущему свету. Заслужил ли он свет? Может, нет. Но свет есть.

И склонился он к плахе. И луч солнца исчез. Но