беседовал сам с собой, как бы составляя в воображении план будущей клубной работы с учётом преимуществ каждого помещения. Наконец все комнаты были осмотрены. Последняя дверь вела в кабинет директора. То есть, как выяснилось, кабинет этот был проходной: в него также можно было попасть, минуя сцену, – поднявшись по лестнице с первого этажа, как поднялись ребята в поисках Мошкова. Обнаружив такую оказию и озадачившись ею, Евгений даже присвистнул.
– Вот чёрт! – пробормотал он. – Ту дверь надо бы с обратной стороны стульями заставить. Пусть будет про запас, как чёрный ход. – И, пройдя через кабинет к той самый двери, о которой говорил, Мошков достал из кармана ключ и запер её изнутри. – А вы чего на пороге встали? – поднял он на ребят прямой взгляд своих ясных глаз. – Входите, раз пришли. – И, когда те вошли в кабинет все вчетвером, запер тем же ключом и вторую дверь.
– А что замки у них одинаковые, это очень удобно, – заметил он как бы про себя и снова обратился к своим посетителям, указывая на стоящие у стены стулья: – Садитесь ближе! – И сам уселся в директорское кресло. – На чём мы там остановились? На брони? Значит, в Германию ехать не хотим?
Выражение лица Евгения произвело на Тюленина впечатление – он принял упрёк за чистую монету.
– Обижаешь, товарищ Мошков, – отозвался Сергей ему в тон, мрачно и укоризненно. – Мы комсомольцы, а к тебе пришли как к коммунисту. Пришли работать с тобой как комсомольцы с коммунистом, вместе, а ты…
– Какие мы нежные! – проворчал Мошков, но тотчас сгладил свои слова улыбкой, от которой у уголков его губ сразу обозначались ямочки, придавшие его лицу необычайно доброе выражение. – И правильно, что не хотим! Чего же тут стыдного? Да я ради этой брони знаешь сколько сейчас перед фрицами ломался? Битый час, точно! Прямо как барышня на танцах! Нет, говорю, гер комендант, не справлюсь, ведь раньше я в клубах никогда не работал! А комендант, дубина, по-русски едва-едва ферштейн, да и я в немецком швах. И как я про эту бронь в башку ему втемяшил – сам не знаю! Но на носу у себя он зарубил: или всем клубным работникам – бронь, или я директором работать не согласен. Мы так с товарищем Бараковым условились: я обещал, что бронь будет на всех, не только на руководителей кружков, но и на каждого участника самодеятельности. Вы погодите несколько дней, я из этой фашистской морды ещё и справки выбью. Чтобы каждому персонально – справку о брони, раз они уже свои повестки с биржи рассылают. Вот когда справки будут – тогда приходите, я вас на работу оформлять начну. И будем работать вместе. А вы думали, зачем фрицы клуб открыть решили? Ради своей фашистской пропаганды, это ведь ясно. Вот пока и подумайте, чем мы можем им помочь.
Интонация последних слов Мошкова и едва заметные ямочки, вновь обозначившиеся у уголков его губ, побудили Серёжу Тюленина к ответной шутке.
– Ну, это нам раз плюнуть, чего там придумывать! – заявил он. – Нарисуем ихнего фюрера, раскрасим хорошенько, чтобы любо-дорого поглядеть, да над входом в клуб и повесим, чтоб народ любовался! А ещё можно кружок рисования открыть, а при нём редколлегию, чтобы каждую неделю новый номер «Крокодила» рисовать про фюрера… А можно…
– А ты, верно, Тюленин с Шанхая? – прервал Мошков поток Серёжиного красноречия. – Гляди, договоришься, назначу тебя руководителем того самого кружка, и будешь ты у меня обучать молодёжь рисовать фюрера в фас и в профиль, и чтоб к Новому году выставку! Чего улыбаться перестал? Или ты за язык свой не отвечаешь и словам своим не хозяин?
Серёжа счёл за лучшее промолчать и отвести глаза.
– Гляжу я на вас, хлопцы: вы чисто дети, – обратился вдруг Евгений ко всем четверым совсем другим тоном, как-то очень доверительно и вдвое тише, чем прежде. – А за языком своим следить сейчас надо будет знаете как? Ведь работать будем на виду у всего города. Одно случайное слово – и провал. И не только ваш. За мной стоят взрослые люди, и делают они очень серьёзное дело. Если мы начинаем работать вместе, то оказываемся в одной связке. Поэтому я хочу знать, как у вас с конспирацией.
С этими словами Евгений пристально посмотрел на Виктора:
– Знают ли рядовые члены организации, кто руководитель общегородского подполья?
– Не все, но многие, – честно признался Виктор. – Задумано было, чтобы знали только руководителей пятёрок, но это не всегда получается. Ты же понимаешь, что у нас слишком маленький город и все друг друга знают.
– Плохо! – резко произнес Евгений. – Очень плохо! Именно потому, что у нас слишком маленький город и все друг друга знают. Для таких условий правила конспирации особенно важны. Как, например, использование подпольных кличек вместо имён. Учтите это на будущее. Словом, даю вам пару дней на исправление. А сейчас мне надо работать. Надеюсь, вы меня поняли.
И он снова устремил пристальный и прямой взгляд на Виктора. Теперь в этом взгляде сквозило что-то ободряющее и даже сочувственное.
Мошков отворил дверь и выпроводил ребят из своего кабинета. Те покинули здание клуба молча, под впечатлением от встречи, и вновь обрели дар речи уже на улице.
– Вот чертяка! – воскликнул Тюленин. – А как держится! – В голосе его сначала прозвучало столько же возмущения, сколько и восхищения, но второе, похоже, всё-таки брало верх, и чем дальше, тем больше.
– Смотрю я, он тебе понравился, – заметил Иван Земнухов, и Виктору послышалась в его словах неожиданная нотка язвительности. – Как он тебя на место поставил! Да и всех нас! Мы же для него дети!
– Евгений совершенно прав, – ответил Виктор за Тюленина. – И Серёжа молодец. А обижаться – это как раз по-детски. Мошкову спасибо сказать надо. И за правду, и за заботу.
– Я немного о нём знаю, – произнёс Василий Левашов как бы в тон Виктору. – От брата и от Володи Осьмухина. Говорят, он и поезда под откос пускал.
– Вот и я сразу в нём это почуял! – горячо подхватил Тюленин. – Отчаянный парень! Огонь! А как играет! Изображает осторожность…
– Ну если вам нравится, то и мне тоже, – усмехнулся Земнухов на этот раз вполне добродушно. – Директор клуба из него получится отличный. Другого начальника не стоит и желать.
Виктор отчётливо уловил за примирительными словами Ивана скрытую ревность. Ему, Ивану, видимо, больно резанули по самолюбию слова о взрослых людях, которые делают серьёзное дело у Мошкова за спиной. Виктор чувствовал, что должен поговорить об этом с Иваном наедине.
– Ну что, хлопцы,