На большее ума им не хватает.
Виктор улыбался и смеялся вместе с ребятами, но какая-то смутная догадка уже завладевала им, и он искал слова, чтобы выразить её. Усталость и нервное перевозбуждение туманили его мысленный взор, и разогнать этот туман стоило усилия.
– Мы большие молодцы, – заговорил он уже совсем другим голосом, рассудительно и спокойно. – Мы все. Но надо понимать, что даже если фрицы считают нашу работу делом рук партизан, мстить они будут населению. И прежде всего молодёжи. И нам нужно быть к этому готовыми. Может быть, уже с завтрашнего дня.
– Это ты про угон в Германию? – перестав улыбаться, осторожно уточнил Иван.
– Верно, – кивнул Виктор. – Вот увидите, скоро они возьмутся за это дело со всем своим рвением. И мы должны им помешать. Придумать, как это сделать. Чтобы успеть, надо начинать думать уже сегодня.
– Завтра, – тихо ответил Иван. – Встретимся у тебя, Витя, и всё обсудим.
А у Виктора перед глазами стояли ворошиловградские облавы на молодёжь, когда оцеплялись целые кварталы. Теперь он отчётливо сознавал, что это был ответ оккупантов на расклеенные по городу листовки. Виктор ни на миг не сомневался, что и здесь фашисты через оккупационную власть будут действовать в том же духе.
По дороге домой Виктору навстречу попадались прохожие, по большей части женщины. Некоторые из них были одеты в яркие платки и платья. С начала оккупации люди носили старую одежду, а хорошую берегли, чтобы, когда станет совсем туго, выменять её на еду. Поэтому Виктор оценил этот смелый ответ на вывешенные над городом флаги. Краснодонцы отмечали Праздник. Они не отсиживались по домам, не шарахались друг от друга при встрече. Виктор не видел таких приветливых улыбок на лицах прохожих, пожалуй, с самого начала войны.
И он не заметил, как мысль его унеслась в прошлое и, как это часто бывало, сделав крутой зигзаг, обратилась к брату Мише. Как он и где сейчас? Виктор старался гнать от себя тревожные вопросы, за которыми живо вставали призраки всех его подавленных страхов за брата. Сейчас ему просто подумалось о том, что бы сказал Михаил, если бы мог увидеть его, Виктора, работу, проделанную здесь, в Краснодоне, вместе с краснодонскими ребятами. Как бы ему хотелось, чтобы Миша узнал обо всём, что успел сделать его младший брат с тех пор, как они не виделись. Виктор представил, как он рассказывает брату о флагах, о листовках, о подрыве машины с немцами на мосту и об этих женщинах, набравшихся храбрости надеть красивую одежду, и ему стало даже немного обидно, потому что то чувство, которое он испытывал сейчас, не поддавалось никакому описанию. Это было похоже на сказку. Наверное, именно такие сказки будут рассказывать детям после победы над фашистами.
Дома мать даже не стала пенять на его ночные похождения, в последнее время доставлявшие ей столько волнений, – её тоже уже захватило праздничное настроение, которым дышал Краснодон.
– Бабка Мануйлиха флаг ваш своими глазами видела, который над школой! – сообщила она дрогнувшим от волнения голосом. – Говорит, люди на улице даже плачут от радости. Думают, это партизаны из леса нас ночью посетили. Говорят, мол, наши нас помнят, не оставляют, вот и с праздником поздравили. И у самой Мануйлихи глаза на мокром месте. Вот как стосковались уже люди по советской власти! А я, Витенька, слушаю и думаю: какое счастье, что они в партизан из леса верят!
– Ну вот видишь, мамочка! А ты всё боишься, – улыбнулся Виктор.
– Как не бояться? – со вздохом возразила она. – Знаешь ведь, как в народе говорят: один только дурак не боится. А я мать… Гляжу, опять едва на ногах держишься. Давай ложись. А я пока на базар схожу.
И она, как в детстве, помогла ему раздеться и уложила в постель. Виктор благодарно погладил её руку и закрыл глаза. Он подумал о том, что и мать спешит окунуться в атмосферу праздничного города, улыбнулся этой мысли и в тот же миг уснул.
Люба
В Клубе имени Ленина давали премьеру спектакля «Цыганка Аза». Виктор, Василий Левашов и другие ребята не могли пропустить столь знаменательное культурное событие. Ведь по такому случаю в клубе собиралась молодёжь со всего города и окрестностей. Виктор шёл на спектакль с твёрдым намерением внимательно присматриваться ко всем, кого увидит в этот вечер в клубе. У него было странное предчувствие, почти уверенность, что произойдет нечто важное для будущего организации, какая-то встреча.
Спектакль, в котором блистали молодые таланты местной театральной самодеятельности, как бы возвращал своих зрителей в прошлую жизнь, ещё мирную, довоенную, позволяя почти на целых полтора часа погрузиться в иллюзию другого мира и другого времени. Виктор видел, как нужна им эта иллюзия. Он наблюдал больше за зрительным залом, чем за сценой, и по мере своих наблюдений всё отчётливей осознавал, почему фашистские власти не закрывают клуб и позволяют ставить вот такие спектакли самодеятельному театру. Виктор подумал даже о том, что на месте городских властей делал бы всё, чтобы таких спектаклей стало больше, возможно, начал бы открывать ещё клубы и набирать туда артистов, чтобы у людей в оккупированном городе иллюзия нормальной человеческой жизни становилась всё прочнее. Ведь когда девчатам есть куда надеть свои выходные платья и вплести в косы яркие ленты, это значит, что жизнь продолжается и всё идёт своим чередом, буднично, привычно, а где есть привычная рутина, там должны быть и праздники.
Как страшна сама мысль о том, что для кого-то оккупация может стать рутиной, привычным бытом, от которого не встаёт ком в горле, не наворачиваются на глаза слёзы горечи, не сжимаются кулаки от гнева и желания борьбы! Ведь рутина – это болото, сидя в котором люди с лёгкостью принимают иллюзии за реальность, а значит, готовы обманываться, верить вражеской пропаганде и убеждать себя в том, что и при немцах не всё так плохо, что и это тоже жизнь.
Виктор вспомнил Георгия Стеценко, чьи родители так благополучно устроились при оккупационной власти. Он и сам был, судя по всему, вполне доволен своей жизнью, если не считать того, что Августа Сафонова упорно не замечала его знаков внимания. Такие, как Стеценко, в любом болоте найдут для себя мягкую тёплую кочку!
Пока Виктор так размышлял, закончился первый акт, и Вася Левашов, сидевший рядом с ним, отправился прогуляться. Виктор сначала тоже думал пройтись, но вдруг заметил того самого Стеценко, о котором только что вспоминал, и, не имея сейчас ни малейшего желания с ним общаться, остался