Читать интересную книгу "Третий Лад - Родион Создателев"

бормочешь? — молвил Ефрем, не раскрывая очей.

Лукерья Звонкая обозначилась: она взобралась на широкий ствол поваленного в воду дерева. Ловя равновесие вытянутыми руками, баба медленно пошла по стволу.

— Матерь Божия! — опешил Андрейка. — Там ить... омут. Егдась то случилось? О позапрошлом годе... навроде. Хмельной Васюта потоп тут. Дядь Ефре-ем!

— Ась?

— Она топиться надумала!

— Не свисти, — приподнялся с травы мужик.

Раздался всплеск. Лукерья в своём нарядном золотисто-ореховом сарафане ушла под воду. Молодой холоп засверкал пятками, побежав к берегу. Он заскочил в озеро, как дурной молодой пёс, и поплыл к стволу поваленного дерева.

— Тяни её, окаянную дуру! — завопил дядька Ефрем.

На лугу паслись лошади, лениво размахивая хвостами... На тёмно-фиалковом полотне небес разместился полумесяц, рядом подрагивали неярким свечением три звезды. Половина крестьян, расстелив зипуны и тулупы, спала сладкими снами, подложив под головы шапки и кушаки. Другие холопы сидели у костра. У самого огня сидела Лукерья с мокрыми волосами, накрытая зипуном на бараньем меху. Её губы подрагивали, она немигающим взором уставилась на жарник.

— Почто меня вытянули. Уже бы на дне упокоилась... Утопленницей бы зажила, али русалкой...

— Упокойся ты уже тута — у огня нашенского, — спокойным басом молвил дюжий крестьянин. — Согрей душу.

Высокий крестьянин с квадратной русой бородой подошёл к ней и протянул несостоявшейся утопленнице кружку.

— Испей, Лушенька. Согрей нутро малость.

Бедолажка взяла питьё и прислонила кружку к носу: крыжовенный взвар, разбавленный ситной бражкой... тёпленький... вкусно.

Яков Данилович последние дни также будто бражки сладковатой напился. До визита к Калгановым в хоромах торчал бирюком, любился с женой, терзался думками. Скажи кому во Дворце — на смех поднимут. Худородный карасик, управитель жратвы Яшка Лихой, сын Данилы... на третий шлях задумал сходить. Боярин принялся терзаться сомнениями: супружница втянула его в шальное предприятие. Толмач того трактата, про стратегии и методы, языкатый разумник, называл эту затею — удел храбрецов избранных. Мол: первое дело воеводы — не трусить, вступить в сражение, а потом — разберёмся. Лихого смущали два наших дружка, что завсегда парочкой ходят, буслаи и ветрогоны: авось да небось...

Вернувшись в хоромы, Яков Данилович ознакомился с цидулкой от стрелецких союзников: князья приезжали, порядок, дело закрутилось... Далее в поместье прискакал дворцовый подьячий и на словах передал: “Государь твою личность видеть желает, Яков Данилович”. Лихой стал собираться в дорогу. Рана на левой руке затянулась, остался лишь шрам — красота мущинская. Марфа Михайловна почти силой заставила мужа хотя бы вкратце поведать об итогах прогулки до Калгановых.

— Всё слава Господу. Договорились в Детинце связь держать через схрон потайной.

— Предложение по сотникам принял?

— Сказал: обдумаем.

— Ничего, Яшенька. Покочевряжится и отпишет тебе.

— На коленочки велел бухнуться... аспид. До самого пола хребет гнуть заставил. Не Фёдор Косой, а именно — Жеребец. Видать, матушка, до сих пор по тебе сохнет.

— Ах вот какая муха покусала царёва кравчего, — улыбнулась жена.

— Добро, Матвейка Иванович. Должон будешь мне... — сузил глаза боярин. — А я, матушка, засиделся в норе нашенской. Желаю встряхнуть положение. По дороге в Детинец... в Сыскной приказ заеду, к Василию Юрьевичу.

— Зачем? — переполошилась супружница.

— Ты мне... ultimum punktum не говоришь. Ну и я тебе не скажу для чего к старому лису заеду.

— Яков Данилович, не шали. Мы не в салки играем.

— Вот именно, Марфа Михайловна, именно! Нешутейное дело у нас закрутилось. А ты меня, будто пса, на привязи держишь.

— Не лютуй, кречет мой. Прости если виноватая. Скоро узнаешь. Не наруби дров только ныне, умоляю тебя...

В просторную горницу главы Сыскного приказа вошёл подьячий и сообщил первому сыскарю Руси весточку: по его душу прибыл боярин и кравчий Яков Данилович Лихой, желает видеться. Князь взволновался до такой степени, что встретил гостя не по чину — стоя и согнув спину. А царёв кравчий до такой степени обнаглел, что ни здравия не пожелал знатному князю, не перекрестился на икону, шапки с головы не сдёрнул, хаба́льник, а сразу попёр в атаку:

— Намедни нападение было на мою личность...

— Где преступление случилось? — разволновался глава Сыскного приказа. — Говори, розыск мигом свершим.

— Нешто не ведаешь, Василий Юрьевич?

— За всем не уследишь, Яков Данилович. За сутки не менее десятка злодеяний случается в первопрестольном: убийства, грабежи, разбои и прочие хулиганства. Однакось... служба наша в том заключается... ежели кто...гм, кое-где у нас товой... по совести жить не желает...

— Василий Юрьевич! — перебил князя худородный, но зело дерзкий дворянин. — Калгановы Трон осилят: забвение меня ждёт... али ещё чего хуже. Матвей Иванович имя моё жгучей страстию ненавидит. История личная, знаешь поди? Я предложение ваше принял не только за-ради блага Отечества, как на исповеди тебе говорю. За шкуру боязно... Ещё на меня случатся какие внезапные... нападения: в ноги Царю кинусь и всё расскажу ему. Жив он покуда. Государь меня кстати позвал ныне к себе на аудиенцию. Я со хвори не оправился, а волю кесаря — выполняй, не смей мухоблудить. Верно я молвлю, Василий Юрьевич?

— Твоя правда… Яков Данилович.

— К вечеру холопа к тебе зашлю, князь. Пропишу о чём разговор был с кесарем. Пока сам нахожусь в неведении. Почти седмицу не был в Детинце. Всё рану... зализывал. Бывай, Василий Юрьевич.

Во Дворце Якова Лихого на пути к Царской Палате перехватил Глеб Куркин. Он с какой-то особенной теплотой поздоровался с кравчим и с загадочной физиономией отвёл его в укромное место — на уединённый разговор по душам. Яков Данилович припомнил малиновый кафтан во время погрома на кухне, когда зарест случился, и маненько напрягся. Он по-прежнему подозревал главу Дворцового приказа в кознях супротив своей личности... в сговоре с подлыми князьями.

— Повиниться желаю перед тобой, Яков Данилович... Прости ты меня, Христа ради.

“Вот так, сам заговорил!” — подивился кравчий.

— До прощёного воскресения долго ещё денёчков. Больно рано ты прощения требуешь, Глеб Ростиславович.

— Скажу вот как, любезный друг Яков. Повиниться мне есть за что пред тобою. Как ты объявился во Дворце грибом скороспелым... я, как и