медленной экономической модернизации.
Совершенно иные причины, чем в Ирландии, имел массовый голод в России 1891–1892 годов, особенно в Поволжье, от которого погибло около 800 тысяч человек. Российский массовый голод нельзя объяснить одним лишь недостатком продовольствия. Урожай 1891 года был очень скудным, но не сильно отличался от неурожайных 1880 или 1885 годов, которые Россия смогла пережить без дополнительных усилий. В начале 1890‑х соединились несколько долговременных факторов. Уже в предыдущие годы крестьяне, особенно в районах Черноземья, пытались повысить производительность сельского хозяйства путем увеличения нагрузки на рабочую силу и беспощадного использования земель. Теперь плохие погодные условия настигли и без того истощенных людей, животных и почву. При этих обстоятельствах все необходимые резервы для выживания были израсходованы. Голод 1891–1892 годов стал переломным моментом в истории России. Он обозначил конец «реакционного» времени, последовавшего за убийством Александра II, и в то же время обусловил начало периода социальных волнений, которые привели к революции 1905 года. В целом царское правительство неплохо справилось с ситуацией, предоставив помощь голодающим регионам, но в политике символов это не имело большого значения. В глазах российской общественности того времени массовый голод был признаком «нецивилизованных», колониальных или полуколониальных стран, таких как Ирландия, Индия, Китай. В «цивилизованном» государстве голод был невозможен. Так что «несвоевременность» голода 1891–1892 годов казалась очередным доказательством растущего отставания царской России от прогрессивных и благополучных стран Запада[777].
К таким «цивилизованным» регионам земного шара относился также и Новый Свет. В Северной Америке в XIX веке не бывало голода; лишь небольшие сообщества коренных американцев могли временами страдать от нехватки продуктов питания. Очевидное отсутствие продовольственной нужды в западном полушарии притягивало массы бедствующих европейцев, особенно во время масштабных случаев голода в 1816–1817 и 1846–1847 годах. Переселенцы из северной Италии, где местное население страдало от пеллагры, болезни, вызванной авитаминозом, а мясо появлялось на столе только по большим праздникам, находили в Аргентине изобилие мяса. В Мексике, которая не была страной иммиграции, времена массового голода тоже остались в прошлом. Последний раз голод там случился в 1786 году. В течение первой половины XIX века ситуация с продовольствием заметно улучшилась. Производство зерна увеличивалось в два раза быстрее, чем прирост населения. Также стоит отметить, что республиканское правительство Мексики принимало более эффективные меры по предупреждению голода, чем испанские колонизаторы. Начиная с 1845 года власти нередко закупали зерновые культуры в США – если возникал дефицит продовольствия[778]. В Австралии и Новой Зеландии массового голода также можно было больше не опасаться.
Африка и Азия
Иначе ситуация обстояла на Среднем Востоке и в Африке. В Иране голод, продолжавшийся с 1869 по 1872 год, унес жизни около 1,5 миллиона человек[779]. В странах тропической Африки особенно засушливыми выдались 1830‑е, 1860‑е и 1880‑е годы. В период после 1880 года колониальные захватнические войны обострили бедственное положение с продовольствием. В 1913–1914 годах – в период, пожалуй, самого губительного голодного бедствия из всех случившихся до Первой мировой войны – в Сахеле погибло от 25 до 30 процентов населения региона. Острая продовольственная нужда возникала здесь и ранее, с 1900 по 1903 год[780]. Засуха не означала обязательного наступления массового голода. Африканские страны имели большой опыт по предотвращению нехватки продовольствия и голода и при необходимости умели смягчить их последствия. Механизмы предотвращения и урегулирования продовольственных кризисов включали в себя изменение способов производства, мобилизацию социальных связей и использование экологических резервов. Были хорошо развиты способы сохранения запасов. Длительные периоды засухи, на смену которым – как и повсюду в тропическом климате, например в муссонных частях Азии, – часто приходили не менее опасные сезоны дождей с малярией и другими видами лихорадки, действительно могли нарушить существующий социальный порядок. В надежде на выживание люди устремлялись в тропические леса. Ситуации голодного бедствия приводили к росту насилия, чем готовы были воспользоваться определенные воинствующие группировки. В некоторых регионах, как, например, на юге Западной Африки (Ангола), продолжала существовать взаимосвязь с работорговлей: жертвы засухи бежали в центральные районы, где им приходились работать в подчинении и порой даже в положении рабов, как это происходило еще в засушливый период 1810–1830 годов[781]. Уже до колониального вторжения 1880‑х обозначились две новых тенденции, которые затрудняли применение испытанных временем стратегий. Во-первых, начиная с 1830‑х годов в поясе саванн к югу от Сахары расширение караванной торговли и «восточной» работорговли привело к развитию нового типа коммерциализации продуктов питания; в результате запасы продовольствия из региональных систем распределения уходили теперь в междугороднюю торговлю. Во-вторых, в Южной Африке в качестве нового фактора добавилась жесткая конкуренция за доступ к землям между африканскими общинами и европейскими поселенцами. Ситуация усугубилась в конечном итоге из‑за того, что колониальные представления об охране ландшафта и сохранении природы зачастую больше основывались на европейских идеях о «дикой» Африке, нежели на заботе о потребностях местного населения и его выживании[782].
В Азии, где во второй половине XX века удалось быстрее распрощаться с голодным прошлым, чем в Африке, голодные бедствия XIX века превзошли все случавшееся до сих пор. Их последствия оказывались особенно катастрофическими там, где хронически низкая продуктивность сельского хозяйства с малыми излишками производства временно попадала в ловушку между растущей коммерциализацией продовольственного рынка и слаборазвитой помощью в случае бедствий. Однако на основании этого наблюдения не следует выводить универсальную закономерность. Необходимо сравнить опыт отдельных стран. Несмотря на относительно развитое сельское хозяйство и необычайно хорошие условия для поддержания здоровья, Япония в период Эдо не избежала голода. Подобно Европе, в Японии раннего Нового времени голод случался регулярно, в частности в 1732–1733 годах и позже, в 1780‑е, когда вследствие извержения вулкана Асама в августе 1783‑го ухудшились экологические и экономические условия. Последним таким бедствием в Японии стал Великий голод годов Тэмпо, случившийся из‑за больших потерь урожая в 1833 году. Следующие два урожая оказались ненамного лучше, а 1836 год был просто катастрофическим. Количественных данных о жертвах этого голода не существует; не исключено, что в эти годы смертность возросла в три раза по сравнению с нормой. Значительный рост социальных протестов был напрямую связан с продовольственным кризисом. В целом, однако, Япония, одновременно с большой частью Европы, пришла к завершению периода постоянной угрозы голода. В то же время надо учитывать, что степень угрозы голода была в Японии всегда несколько ниже, чем в других странах азиатского континента. Климатические условия (не принимая во внимание самые северные регионы Японии) не имели природных предпосылок к неурожаям; эффективность сельского хозяйства была достаточно высокой. Экономика в эпоху сёгунов Токугава гарантировала в целом