освобождении от них пострадавших районов, стал использоваться реже. В то же время все меньшая часть пострадавших областей получала прямую поддержку государства, как это было принято раньше. Общее бедственное положение Цинского государства привело к падению морали среди чиновников и росту коррупции. Это сразу отразилось на таком сложном механизме, как система зернохранилищ. С одной стороны, зерно портилось в хранилищах при неправильной эксплуатации, с другой стороны, его запасы не пополнялись с должной аккуратностью. Позже, начиная с Опиумной войны 1842 года, возникла череда военных столкновений между Китаем и крупными державами, спустя несколько лет Тайпинское восстание положило начало цепочке внутренних мятежей. Цинское правительство установило новые приоритеты в отношении распределения все сокращающихся ресурсов. Так, продовольственное снабжение армии получило преимущество перед помощью гражданскому населению во время бедствий. В результате такой переориентации государственная система зернохранилищ почти полностью прекратила свое существование в 1860‑е годы, то есть через столетие после пика исправной работы[798]. Тем не менее массовый голод 1870‑х годов стал уникальным событием. Вполне вероятно, что вплоть до 1920‑х годов китайское сельское хозяйство было в состоянии обеспечить продовольственное снабжение населения на среднем уровне.
В целом ситуация в Евразии отличалась от Северной Америки и Тихоокеанских колоний тем, что существовавшая прежде опасность постоянно угрожающего голода исчезла в западной и крайней восточной (Япония) части континента лишь во второй половине XIX века. Это еще не означало избавления от проблем недоедания или нехватки продовольствия во всех слоях населения или гарантии защиты от индивидуальных бедствий, но все же означало уменьшение риска коллективного безысходного голода и массовой голодной смерти. В Европе XIX века перестала быть привычным явлением еще одна «старая» форма голода, когда во время войны вражеские города брали измором. Но здесь имелось по крайней мере одно исключение: Париж 1870–1871 годов. Немецкая стратегия блокады поставок продовольствия и топлива была одной из причин значительного увеличения смертности среди гражданского населения, особенно среди очень молодых и очень пожилых жителей. Именно неизбежное истощение запасов продовольствия, а не обстрелы города немецкой артиллерией вынудило власти Парижа капитулировать[799]. Десятью годами ранее в Китае имел место аналогичный случай. Зимой 1861/1862 года имперские войска предприняли осаду города Ханчжоу, захваченного тайпинскими повстанцами. Через два месяца осады и экономической блокады число жертв от голода в осажденном городе достигло 30–40 тысяч человек[800]. Во время Первой мировой войны продовольственная блокада отдельных населенных пунктов применялась редко. Одним из таких примеров может послужить осада османскими войсками в 1915–1916 годах британского гарнизона в крепости Кут-Эль-Амар на реке Тигр, на территории которой, впрочем, находилось больше военных, чем мирных жителей. Во время Второй мировой войны эта форма ведения войны снова нашла применение, но теперь, как в случае блокады Ленинграда, на новой идеологической основе истребительной войны. Иной вид блокады применялся по отношению к отдельным странам и крупным регионам. В большом масштабе эта стратегия практиковалась дважды и в обоих случаях имела тяжелые последствия для гражданского населения. В 1806 году Наполеон сначала ввел, а вслед за ним Великобритания ужесточила так называемую континентальную блокаду. В другой раз – в период между августом 1914 года (с усилением в 1916 году) и апрелем 1919 года, когда британские власти применили блокаду по отношению к Германии.
7. Революция в сельском хозяйстве
Изменения в географии дефицита и избытка, которые происходили в течение XIX века, следует рассматривать еще и на фоне развития сельского хозяйства в глобальном масштабе[801]. Значение сельского хозяйства во всем мире на протяжении всего XIX века трудно переоценить. Даже накануне Первой мировой войны большинство стран являлись аграрными обществами. Весь мир был миром сельхозпроизводителей. Это не означало, что мир пребывал в состоянии застоя, c которым горожане XIX века охотно отождествляли чуждый им сельский образ жизни. Начиная с середины столетия во всем мире начался необыкновенный подъем сельского хозяйства. Заметнее всего это проявилось в расширении площадей возделываемых земель. На территории стран «рисовой экономики» Восточной и Юго-Восточной Азии для такого роста физически не было места. Однако в Европе, России и новоевропейских заокеанских странах в период между 1860 и 1910 годами площадь пахотных земель увеличилась с 255 миллионов гектаров до 439 миллионов, то есть в 1,7 раза. Это беспрецедентный случай прироста, произошедшего за пятьдесят лет. На долю Западной Европы пришлась лишь незначительная часть аграрной экспансии. Заселение обширных канадских прерий и их освоение под сельскохозяйственные нужды началось также только после 1900‑х годов. Решающим фактором стало освоение земель на огромных территориях в США и России[802]. Лишь в нескольких странах, данные о которых позволяют судить об этом, в период между 1800–1910 годами доля возделываемых земель под посевные и плодовые кустарники уменьшилась; прежде всего это касается Англии и Франции. Тем не менее не существует прямой взаимосвязи между ростом промышленности и уменьшением сельскохозяйственных угодий, так как в США, Германии, России и Японии, то есть в странах, которые самое позднее в 1880‑х годах имели развитые промышленные структуры, экстенсификация сельского хозяйства по-прежнему продолжалась[803].
За период с 1870 по 1913 год аграрное производство в масштабах всей планеты, по примерным оценкам, ежегодно увеличивалось на 1,06 процента – величина, достигнуть которой в межвоенный период так и не удалось. Рост на душу населения был, естественно, меньше. Однако даже годовой подушный рост на 0,26 процента означал, что накануне Первой мировой войны на душу мирового населения приходилось значительно больше продовольствия и аграрного сырья, чем в середине XX столетия. Этот общий результат возник вследствие объединения весьма разных тенденций, характерных для отдельных стран. При этом прогресс никоим образом не концентрировался только на пространстве Северной Атлантики. Рост продуктивности в России был выше, чем в США; лидирующие позиции занимали совершенно разные с точки зрения сельскохозяйственного устройства страны, такие как Аргентина и Индонезия[804]. За увеличением продуктивности скрывались огромные различия в производительности, то есть в соотношении между используемыми ресурсами и урожайностью. Так, например, урожайность с гектара североамериканской пшеницы и индийского риса в конце XIX века была примерно одинаковой, но производительность труда в Северной Америке была в пятьдесят раз выше, чем в Индии[805].
Еще быстрее, чем производительность труда, развивалась международная торговля сельскохозяйственной продукцией, хотя она уступала темпам развития мировой торговли в целом. Появлялись новые регионы, которые экспортировали пшеницу и рис (а также хлопок-сырец как важное промышленное сырье) и оспаривали позиции традиционных стран-житниц. Новые сельскохозяйственные угодья осваивались на Среднем Западе США и в Казахстане, а также в Западной Африке, Бирме или во Вьетнаме. В Кохинхине (области дельты реки Меконг