себе подчинила. Таким образом, эта болезнь стала пробным камнем для новых государственных практик регулирования жизни гражданского общества[737].
В Индии эпидемия холеры 1817 года началась именно в тот момент, когда англичане нанесли военное поражение самому сильному из своих индийских противников – Маратхской конфедерации, и начали укреплять свой контроль в сфере гражданской администрации. Последние перемещения войск как раз и разнесли заразу. В это же время Индия открылась для протестантских миссионеров. С индийской точки зрения, существовала тесная связь между британскими завоеваниями и распространением болезни. Бытовало мнение, что англичане нарушили индуистские табу и тем вызвали кары богов. Поэтому и британские чиновники, и индийские крестьяне видели в холере не просто кризис в системе здравоохранения, но в принципе опасность для существующего порядка[738]. Британские инстанции в Индии на протяжении всего столетия проводили в том, что касалось холеры, политику невмешательства. Например, массовые медицинские мероприятия, которые были развернуты в борьбе с чумой в 1890‑х годах, во время эпидемий холеры не проводились: почти полностью отсутствовали меры изоляции и карантина; лишь немного был ужесточен контроль над потоками паломников-индуистов, которых не без основания считали фактором распространения болезни. Подтверждением этому послужили события в Мекке: в 1865 году паломники с острова Ява занесли туда холеру, которая через Египет благодаря пароходному сообщению начала распространяться по всему миру[739]. До тех пор пока природа холеры оставалась непроясненной, бездействие было не лучшей и не худшей реакцией, чем любая другая. Обоснованием для бездействия служила склонность колониальной администрации отдавать предпочтение самым дешевым способам решения проблем вкупе с принципами либерализма и с доминировавшим тогда как в Индии, так и в Англии мнением британских врачей: инфекционный характер холеры не доказан, а потому любые медико-санитарные мероприятия по борьбе с ней излишни.
На европейском континенте преобладала реакция, уже знакомая ранее по борьбе с чумой, – самым действенным методом считалась изоляция. Россия, Австрия и Пруссия установили ступенчатую систему кордонов. На территории Российской империи санитарный кодон проходил за Казанью, в качестве защиты от Азии. Пруссия возвела кордон вдоль польской границы, отгородившись от всего Востока. Пограничную линию протяженностью в 200 километров охраняли 60 тысяч прусских солдат. Пересечение границы означало обязательное прохождение строгого режима карантина, со всеми предписанными мерами по изоляции и очистке. Например, деньги стирались, а письма и бумаги – окуривались[740]. Обоснованием конкретных карантинных мероприятий служили мнения авторитетных медиков и лоббистов, поддерживающих ту или другую теорию о возможной передаче холеры по воздуху, через воду или посредством физического контакта. Там, где специалисты не разделяли взгляд на холеру как на «контагиозное» заболевание, как это было, например, в Баварии при Петтенкофере, кордонов и карантинов не устанавливали. Вопрос о том, были ли они на самом деле эффективными, вызывает обоснованные сомнения, если учесть непрерывную динамику распространения разных волн холеры. На этом фоне и исполнение ритуальных песен в целях изгнания злых духов, предписанное во время эпидемии распоряжением короля Сиама, не кажется вовсе неуместным. Дебаты вокруг теорий происхождения холеры в 1890‑х годах привели к установке «неокарантинного» режима во всей Европе[741]. Карантины оставались характерной чертой международных поездок в период мирового распространения пароходства. С бóльшим доверием путешественники и торговцы относились к тем портам, где существовали функционирующие, но не слишком обременительные карантинные меры. Так, в 1830 году, благодаря открытию современного лазарета и карантинной станции, начался расцвет Бейрута как «Ворот Востока»[742]. Особенно остро проблему применения необходимых, хотя и малоэффективных карантинных мер переживали иммигрантские страны, которые не могли или не желали прекращать поток переселенцев[743].
Оспа, чума, холера, желтая лихорадка[744] и грипп являются мобильными заболеваниями, подходящими, если можно так выразиться, для глобализации. Эти враги человечества оснащены прямо-таки военными средствами: они нападают, завоевывают, сдают позиции. Иной раз последней надеждой в борьбе с ними становится физическая защита: карантины и барьеры. Развитие мировой торговли и судоходства в XIX веке увеличило темп распространения инфекций. Люди, животные, а также товары могли быть переносчиками роковых возбудителей[745]. Наряду с глобальными опасностями для здоровья продолжали существовать местные болезни, которые, хоть и не распространялись на дальние расстояния, приносили большие страдания и смерть.
В XIX столетии это прежде всего брюшной тиф, который служит верным индикатором особых проблемных ситуаций в истории. Классическое описание голодного (сыпного) тифа, который возникает в результате истощения и в целом «крайне плачевных» условий жизни, представлено в работах Рудольфа Вирхова. По заданию прусского Министерства по духовным, образовательным и медицинским делам он с февраля по март 1848 года находился в Верхней Силезии. Под впечатлением от этой поездки Вирхов составил отчет, описав тягостные жизненные условия одного из беднейших районов Центральной Европы[746]. В ходе индустриализации и урбанизации многие европейские города становились постоянным местом возникновения очагов так называемой «спорадической гнилой горячки». Брюшной тиф был типичной болезнью солдат, которая указывала на необходимость реформ в армии. Он был спутником армии Наполеона с тех пор, как ее солдаты заразились тифом в 1798 году, использовав грязную воду Нила. В 1808 году, во время военных действий в Испании ситуация с тифом в наполеоновских войсках в очередной раз ухудшилась, но еще острее она стала позже, во время русской кампании 1812 года. В ходе Франко-прусской войны 1870–1871 годов территория вокруг города Меца оказалась эндемически зараженной. С особой силой тиф свирепствовал во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Даже на рубеже XIX–XX веков появление брюшного тифа в армии ставило военно-медицинские учреждения любой страны на грань катастрофы[747].
Опасность, исходившая от сыпного тифа, была лишена какого бы то ни было блеска. Он не вызывал смертного ужаса, связанного с образом апокалиптического всадника, который без разбора косит всех, от представителей высшего света до самых низов общества. Сыпной тиф был болезнью нищеты и холодного климата, полной противоположностью тропических заболеваний. Сыпной тиф переносили вши; возникал он обычно в антисанитарных условиях, среди людей, живущих в тесных, плохо обогретых помещениях и не имеющих возможности регулярно менять или стирать одежду. Сыпной тиф, как и брюшной тиф или дизентерия, – типичное заболевание военного времени. До начала Первой мировой войны все крупные военные действия сопровождались распространением этой болезни. Великая армия Наполеона потеряла десятую часть своей мощи только в результате нападения таких противников, как сыпной тиф и дизентерия.
Начало конца «старого порядка» в медицине
XIX столетие во многом еще было эпохой «старого порядка» в медицинской истории. Продолжали существовать очевидные группы риска, на первом месте среди них – солдаты любой из стран. Вероятно, завоевание Новой Зеландии было единственным примером в XIX веке, когда в