могучие скалистые вершины, увенчанные снежными шапками, сложное сочетание острых углов и ломаных линий. Самая внушительная и прекрасная скульптурная композиция из когда-либо виденных мною. Ни одному скандальному выскочке-каменотесу не под силу изваять такое.
Это не первый мой переход через Альпы, однако сейчас, когда поясница отзывается острой болью на каждый неловкий шаг мула подо мной, кровь застаивается в ногах и от того немеют обе ступни, я задаюсь вопросом: а не последний ли? Мозг мой еще взыскует знаний и впечатлений, но тело уже не выдерживает. Путешествие длиной в месяц по этому странному и прекрасному ландшафту может меня убить.
– Как вы, маэстро? – Мельци сдерживает своего мула и ждет меня.
– Великолепно, как всегда, – говорю я и прикидываю, как быстро юнцы догадаются, что это ложь. Я не сказал им о том, что у меня стала отниматься правая рука – иной раз, просыпаясь по утрам, я не чувствую ее, онемелую. Для человека моего рода занятий – живописца и рисовальщика – это смертный приговор. Мои мышцы и сухожилия порой отказываются мне подчиняться, начинают жить своей жизнью. Я теряю былую сноровку, точность движений, на которую так привык полагаться. Нет, мальчишкам своим я не сказал, иначе всполошатся, захлопочут вокруг меня, начнут опекать сверх меры. Салаи вон уже обращается со мной, как мать родная. Но так или иначе, я боюсь, что скоро они и сами всё заметят.
По счастью, я владею и левой рукой. Говорят, за левым плечом у человека сидит диавол и нашептывает на ухо всякое. Вот и проверим. Цинично, конечно, звучит. Я никогда не интересовался подобной ерундой, да и времени на это не было, но чем ближе подходишь к могиле, тем труднее не думать о таких вещах, и я начинаю о них задумываться, пусть и мимолетно.
Тем не менее правая рука меня весьма беспокоит. Я всегда был амбидекстром, и это даст мне преимущество перед наступающей старческой немощью, но, увы, ненадолго. Пальцы у меня становятся крючковатыми, мышцы дряхлеют, даже Салаи уже посматривает на мои руки с нарастающей озабоченностью, которую он не может скрыть. Безжалостная стужа в Альпах и здешние вероломные ветра лишь усугубляют дело. Остается надеяться, что, когда мы остановимся ненадолго передохнуть в Лионе, я пойду на поправку.
Но я не единственная жертва старости. Она уже забрала моего друга и бесценного покровителя – Джулиано де Медичи. С кончиной этого щедрого и великодушного человека, брата его святейшества, для меня всё изменилось.
Однако появление на горизонте нового могущественного покровителя заставило нас пуститься в это странное и прекрасное зимнее путешествие. Король Франции пообещал сделать меня придворным живописцем и пожаловать дом в долине реки Луары, где, как мне сказали, множество восхитительных замков и поместий. Теперь я с нетерпением жду возвращения к жизни при дворе, ибо успел по ней соскучиться за столько лет, прошедших после моего пребывания в Милане времен Лодовико Сфорцы.
Французы обещают, что ко мне будут относиться так же, как к представителям королевской фамилии, среди которых мне предстоит обосноваться, и не скрою – я уже предвкушаю роскошную жизнь. Я исколесил родной полуостров вдоль и поперек за минувшие годы, ничто меня не останавливало – даже войны, терзавшие нашу славную землю. Я дожил до преклонных лет, и пора бы уже дать отдых моим старым костям, насквозь пропитанным духом странствий.
Колючий ветер снова набрасывается на нас, мулы недовольно фыркают. Они несут мои деревянные панели и мольберты, инструменты, запасы копченого мяса, маринованных овощей и бочонки с вином. Животные прибавляют ход; ледяной ветер развеивает их запах. Мулы неутомимы, и нам надлежит брать с них пример. Во Франции нас ждет хорошая погода – я в это искренне верю, а вовсе не стараюсь себя утешить. Но сперва нам нужно пережить этот долгий путь. Ветра пытаются отбросить нас назад, их вой мечется эхом между альпийскими скалами. Но нам теперь уже недалеко до цели, а я вовсе не намерен остаться здесь навсегда где-нибудь в сугробе под величавым утесом.
Когда мы доберемся до места назначения, я распакую портрет Лизы и буду думать, что с ним делать дальше. Эта флорентийская синьора стала моей извечной спутницей, воображаемой супругой, которая делит со мной все тяготы на долгом совместном пути. Мы вместе прошли через войны и мирные времена. Я завершу работу над ее портретом во Франции, даже если это последнее, что мне суждено сделать.
Анна
Париж, Франция
1945 год
Прошло почти шесть лет, с тех пор как Анна покинула Париж, и теперь ей не верилось, что уже за следующим поворотом она увидит свой город. Грузовик урчал мотором и погромыхивал, девушка крепко держала рулевое колесо. Дорожное полотно было разбито танковыми гусеницами, и Анна старалась объезжать самые крупные выбоины, в которых поблескивала вода после прошедшего ночью дождя. Вопреки ожиданиям у музейных работников в Монтале ушло несколько месяцев на то, чтобы подготовить все экспонаты к отправке в Лувр. Сейчас радость возвращения была омрачена для Анны страхом – ей казалось, что город, который она увидит, будет совсем другим, не тем, из которого она уезжала.
Сгибая и разгибая левую руку, Анна чувствовала засевшие в мышечной ткани мелкие кусочки разорвавшейся гранаты – врач в лагере маки сказал, что извлекать их опасно. Теперь она всегда будет носить в себе эти осколки войны.
«Так же, как и Париж, – подумала Анна. – Осколки войны тоже навсегда останутся в нем». Сколько домов там уничтожено или опустело? Сколько людей ходят в трауре по городу света? Но ей сказали, что Лувр не изменился, он цел и невредим, как и множество живописных полотен в кузове ее грузовика, взревевшего мотором на повороте. Анна переключила скорость, выровняла машину, плавно проходя изгиб дороги. Ни один из экспонатов луврской коллекции не пострадал за все эти годы, они вернутся на свои места, нетронутые злом, и станут символом незыблемых ценностей в мире, который последние шесть лет стоял на краю бездны, где клубилась тьма.
Наконец поворот был пройден и впереди показался Париж. Безошибочно распознаваемая стальная Эйфелева башня. Ее родной город. Ее дом. У Анны защипало глаза.
Пьер, сидевший рядом на пассажирском месте, потирал рукой подбородок, прикрывая рот, и Анна понимала, что он тоже сдерживает слезы.
– Не могу дождаться, когда вернусь домой, – сказала девушка, пытаясь рассеять тяжелую, разрывающую душу атмосферу, возникшую вдруг в кабине.
– Наверно, ты скоро опять приступишь к работе в архиве? – спросил Пьер, тоже совладав с эмоциями.
Анна перевела дыхание, чувствуя нарастающее в груди волнение.
– Чем скорее, тем