за родного».
Подумав о страхе своего школьного учителя, по сути, родительском страхе за него, эдакого непуганого дурака, готового рисковать понапрасну, Виктор отчётливо ощутил этот страх.
Он ещё в детстве обнаружил в себе способность в иные минуты чувствовать других людей, как будто на мгновение становиться ими. Это было так, словно он проваливался в чужой страх, в чужое смятение или в чужие предчувствия. Главное было вовремя вынырнуть оттуда, чтобы не утонуть. Вот и теперь, по-настоящему ужаснувшись собственной беспечности (а заодно и легкомыслию Николая, который вчера вечером проявил такую заботу о нём), уже в следующий миг Виктор понял, что Ермакову он ответил правильно, теперь действительно бояться поздно, тут уж точно: пан или пропал. И Михаил Сергеевич это тоже понял. Пусть же сбудется его пожелание удачи! Идти надо как ни в чём не бывало, без страха и сомнений, с таким настроем, что ничего плохого случиться не может.
Виктор представил, будто он стоит на сцене и слушает бурные аплодисменты благодарной публики; эти звуки наполняют его бодростью, он совершенно спокоен и готов продолжать, перейдя к следующему номеру концертной программы. Очень точно вспомнив это состояние, он ощутил, как уголки его губ приподнимаются в улыбке.
Так он сам не заметил, как благополучно выбрался из города. Земля за ночь успела подсохнуть, и идти было легче, чем вчера. А ведь он опасался, что придётся опять месить липкую грязь! Казалось, удача действительно улыбается ему. Впрочем, вовсе не казалось, и чем дальше, тем больше.
Когда он услышал за спиной стук копыт и, обернувшись, увидел пожилого, но ещё довольно крепкого мужика на телеге, запряжённой гнедой кобылой, Виктор посмотрел на него дружелюбно и спокойно зашагал дальше, чуть сторонясь, чтобы дать дорогу телеге. Едва хуторянин с ним поравнялся, тотчас же последовал вопрос:
– Далече тебе, хлопче?
– На Краснодон, – махнул рукой Виктор.
– Айда на телегу, – пригласил хуторянин, улыбаясь в седые усы. – Да седай, кому говорю! До Краснодона сколько ты пешком шкандыбать будешь? Всё одно по пути, не жалко, и коняка молодая, а ты вон какой тощий! Давай, партизан, залезай!
Улыбка у мужика была хорошая, и во взгляде его на миг отразилась забота, такая добрая и настоящая, что Виктор поверил.
– Вот так! – одобрил хуторянин. – И шарманку свою спрячь под сено, да поглубже. Не время сейчас гулять с такими шарманками! А что, она у тебя фурычит?
Виктор на всякий случай промолчал. Собеседник понимающе усмехнулся.
– У меня на хуторе почти такая же. В амбаре припрятана, – признался он. – Москву слушать можно. А то фриц всё врёт и врёт. Нынче без правды никак нельзя.
Эти слова впечатлили Виктора.
– А где ваш хутор? – спросил он.
– Недалеко от Изварино, – отозвался мужик.
– Надо же! А мне как раз в Изварино и нужно! – признался Виктор.
– Довезу тебя почти до места, – пообещал хуторянин.
– Спасибо!
– А как звать тебя?
Виктор заколебался на мгновение, сказать ли своё настоящее имя, но всё же назвался Григорием.
– А меня можешь звать дедом Степаном. Или дядькой Степаном. Как тебе больше нравится.
– Мне больше нравится дедом Степаном, – приветливо улыбнулся Виктор. – Если, конечно, у вас и вправду есть внуки.
– А как же не быть! Обижаешь! – воскликнул дед Степан. – К внукам я и ездил. А то у дочери мужик на войне, четверо ртов на ней. Там у них ещё и полицаи разбойничают, житья никому не дают. Знаешь ведь, какая шантрапа нынче в полицаях? Им только дай народ беззащитный пограбить, стариков да баб, да ребятишек. Есть, оно конечно, и такие, которые идут на фрицев работать, чтоб наоборот, людям хуже не было, как бы прикрывать своих стараются. У нас вот староста такой. Он хоть упреждает нас, чего от гадов этих ждать.
– Трудно такому, наверное, приходится, – предположил Виктор. – Фрицы ведь с него спрашивают. А когда в чём-то подозревают, то спрашивают вдвойне. И поди тут не попадись!
– Это ты верно понимаешь! – подтвердил дед Степан. – А ты сам-то изваринский?
– Краснодонский.
– Ну, так это всё одно! Про угон скота-то небось слышал? – и, не дожидаясь ответа, дед Степан продолжал, явно задетый темой разговора за живое: – Как они придумали сперва по три литра с коровы в день собирать, эти зажравшиеся морды! А раз народ им молоко не несёт, то и коров отобрать теперь можно, тут уже мы будто сами виноваты. Вот наш староста нам и свистнул потихонечку. Так я свою корову к дочке и переправил. Чем фрицам отдавать.
– А там скот разве не угоняют? – усомнился Виктор.
– Уже поугоняли, – пояснил дед Степан. – Теперь наша очередь. Вот соберут со всего Краснодонского района и погонят в Ворошиловград, а там – в вагоны и по рельсам в проклятую Германию. Наш староста слыхал от полицаев: отправка у них на той неделе на пятницу назначена, приказ такой.
– Спасибо, что предупредили, дедушка Степан! – не мог не поблагодарить Виктор, едва поверив собственным ушам.
– Небось у родни где-нибудь на хуторе тоже бурёнка имеется? – понимающе усмехнулся дед Степан. – А «спасибо» не мне, а старосте нашему. Хоть его горячие головы и окрестили было предателем, да теперь уж и они вразумились. Не всякий, кто между фрицами и нашими людьми поставлен, предатель, – вернулся к уже обозначенной им мысли дед Степан. – А что предателей нынче развелось как блох на шелудивой собаке, так это всё из-за вранья. Говорю же, без правды нынче совсем тяжко, а фрицы доврались уже чуть не до Сибири. Дурни ушами хлопают и уже не ждут Красную армию. А ещё обидки у всей шантрапы повылезали на нашу власть советскую. Поглядеть на них только – и сразу видать: так им, собакам, и надо, поделом им власть советская укорот дала, пожалуй, даже ещё и слишком пожалела всю эту гниду.
Виктор слушал рассуждения деда Степана и диву давался: этот простой, по всей видимости, не очень грамотный хуторянин понимал всю важность пропаганды.
– Я соседям-то потихоньку рассказываю, что Москва говорит, – признался дед Степан. – Но вот если бы у нас на хуторе было, как там, где дочка у меня! Там ещё в конце лета и в сентябре бумажки такие появляться стали, и в них – про фронт, про нашу армию, как она фрицев бьёт. Народ читает и радуется! Эх, жалко, писать я не мастак, а то зависть меня берёт! А ещё от дочки слыхал, будто на соседнем хуторе пряталась одна дивчина, стало быть из партизан, и вроде как бумажки эти появлялись через неё, а потом её как будто бы полицаи поймали и