украинских песен, которыми только что покорил сердце госпожи Стеценко. Но виновник торжества уже снова завёл патефон. Сергею Левашову ничего не оставалось, как пригласить Ксению на танец. Кружась в вальсе, было удобнее всего разговаривать.
Белокурая девушка, только что танцевавшая с Сергеем Тюлениным, оказалась не робкого десятка и сама предложила Виктору:
– А почему бы вам не пригласить меня на танец?
– И в самом деле, – улыбнулся Виктор. – Почему бы нет?
С этими словами он обернулся, ища, куда положить мандолину, и увидел диван возле столика, на котором стоял патефон. Не успел Виктор сделать и шага к дивану, как откуда ни возьмись прямо перед ним появился Вася Левашов.
– Можешь отдать её пока мне, если ты не против, – предложил Василий. Щёки у него порозовели, он даже слегка запыхался и явно нуждался в перерыве между танцами.
– Держи, – вручил ему Виктор инструмент. И Левашов, как и он сам чуть раньше, принялся наигрывать те же ноты, что неслись из патефона.
– Очень хорошо, что ему захотелось дать отдых ногам и размять пальцы, – прокомментировала белокурая девушка, обнажая в широкой улыбке ровные, белые, как морской жемчуг, зубы. – Зато Августа всё-таки станцует теперь с Жоржем Стеценко хоть один танец. В конце концов у него день рождения, и он затеял всё это только затем, чтобы получить такой подарок.
Виктор снова огляделся и увидел, что Стеценко действительно увлекает Августу Сафонову в вальсовый вихрь. Следуя его примеру, он тоже подхватил свою партнершу, и они понеслись в такт музыке.
Оба были одного роста, и их лица оказались близко друг к другу.
– Вы называете Стеценко Жоржем? – поднял брови Виктор.
– Так величает его собственная матушка, – пожав плечами, усмехнулась девушка. – И ему идёт, разве нет? На иностранный манер, чтобы никто не сомневался, что он не такой, как все мы. И при советах ему жилось весьма неплохо благодаря связям его отца, а теперь и того лучше. Что вы так на меня смотрите? Он не услышит. Пока рядом с ним Августа он как токующий глухарь, а остальные о нём того же мнения. Здесь никто его не любит, и он не может об этом не догадываться. По лицу той же Августы легко прочесть её к нему отношение. Не такой он дурак, как притворяется! Кстати, давай перейдём на «ты». Если не возражаешь.
– Не возражаю, – отозвался Виктор, внимательно глядя в её дерзкие глаза. – Кстати, я не помню твоего имени.
– Немудрено! Ведь я не комсомолка! – ответила девушка. – Меня зовут Вера. Я из школы имени Ленина. Но о тебе много слышала от Августы, Виктор Третьякевич! И про то, какой ты был комсорг, и про твой оркестр.
Глядя в её глаза, Виктор не мог отделаться от чувства сожаления и даже досады: ведь какое бесстрашие пропадает даром!
– А почему же ты до сих пор не комсомолка? – не мог удержаться он от главного вопроса. – В твоём возрасте давно пора!
– Если бы у нас комсоргом был ты, то была бы! – не сморгнув ответила Вера. – А теперь уже поздно. Но вообще-то, если честно, я думаю, Виктор, что таким, как я, в комсомоле не место.
– Самокритика среди комсомольцев приветствуется, – возразил Виктор, глядя на девушку вопросительно и испытующе.
– Вот как? А если я скажу всё, что думаю о тебе на самом деле? – воскликнула Вера, входя в раж. – Когда мне Августа рассказывала, как тебя выбрали комсоргом, мне было тебя очень, очень жалко. Я ведь слышала твой оркестр. И как ты сам играешь, слышала. И я подумала: вот если бы на него всё это не повесили, он занялся бы музыкой всерьёз. И на твоём месте я бы ни за что не согласилась везти на себе такой воз работы. Я же знаю, у нас в школе было то же самое: куча бездельников всегда только и ждёт, кого бы запрячь, чтобы взвалить на него всё, что должны делать они сами. И я думаю, что все эти бездельники не стоят того, чтобы из-за них зарывать в землю свой настоящий талант. Тебе не нравится то, что я говорю?
– Это твоё мнение, и ты имеешь на него право, – невозмутимо ответил Виктор.
– Если бы я была комсомолкой, ты мог бы упрекнуть меня за него, – заметила Вера. – Но, вероятно, и тогда бы не стал этого делать.
– Я вижу, ты смелая девушка, – прямо глядя ей в глаза, произнёс Виктор значительно.
Вера продолжала широко улыбаться, и, глядя со стороны, можно было подумать, будто беседа идёт о милых пустяках, только глаза её смотрели в глаза Виктора пристально и серьёзно.
– С хлопцами, может, и смелая, а немцев я боюсь, – призналась она, понижая голос. – И тех, которые им продались, особенно. Таким терять нечего. И надо думать, их у нас в городе много, куда больше, чем мы могли представить. Поэтому я и девчатам говорю, чтобы по дурости своей головы не потеряли. Вон, видишь Ольгу? Она с Арутюнянцем танцует. С первого дня оккупации только и трезвонит, как она немцев ненавидит! – эти слова Вера произнесла почти шёпотом, приблизив губы к уху Виктора. – Она с Мащенко дружит. Та её слушает разинув рот. И обе комсомолки. А я бы Ольгу в комсомол принимать не стала. Она трусиха, а строит из себя, будто ничего не боится. Не буду расписывать, поверь мне на слово. Это я к тому, что с иными комсомолками держи ухо востро…
– Спасибо за совет, – ответил Виктор.
Он испытывал противоречивое, двойственное чувство: с одной стороны, действительно был благодарен Вере за желание предостеречь его, с другой – ему было неприятно, будто он прикоснулся к чему-то липкому и противному. И эти манеры, сбивающая с толку ослепительная улыбка и беззаботный смех, и вызывающая откровенность, и страх, в котором она призналась Виктору, – за всем этим что-то скрывалось. Что-то ускользало от него. Как будто здесь было особое предостережение. Главное – понять его смысл, более глубокий, чем видится на первый взгляд. Но сейчас Виктор чувствовал, что не способен на это.
Ему вдруг захотелось перестать думать о чём бы то ни было и просто танцевать, танцевать до упаду. Почти на всех вечеринках, в которых ему случалось участвовать, он играл или дирижировал; танцевать ему доводилось редко. И теперь им вдруг овладело желание наверстать упущенное. Вот почему он так решительно пригласил на следующий танец Ксению и так самозабвенно кружился с ней под те самые «Амурские волны», которые еще с детских лет столько раз играл по просьбе своего отца.
Время пролетело незаметно. Уже