в себя, не слушая жалоб отчаявшегося Варнакова. Тот, в конце концов, замолчал и с удивлением заметил, что молодой аспирант что-то монотонно бормотал по-литовски. – «Что он, с ума сошел?» – шевельнулась у Дмитрия Павловича страшная мысль и, чтобы проверить ее, он обратился к Немеровскому.
– Вы не вспомнили ли нашу дорогу сюда, Арсений Георгиевич?
Филолог не отозвался; его взгляд, направленный куда-то поверх головы Варнакова, заставил того обернуться.
Рядом с ними стоял высокий, смуглый человек, похожий на цыгана, в крестьянской, литовской одежде, производившей впечатление какой-то франтоватости на старый лад, и совершенно сухой, несмотря на едва прошедший дождь.
Его белые зубы блеснули под тонкими черными усами, когда Немеровский, степенно поднявшись с земли, обратился к нему по-литовски.
– Добрый день, добрый день! – отозвался он на привет.
– Что, видно, сбились с дороги? Ладно, я вас выведу, куда вам нужно. Идите за мной.
И легким уверенный шагом цыган пошел прямо в болото, туда, где, казалось, не было ни тропы ни броду. Ловко, четко перепрыгивая с кочки на кочку, он увлекал за собою обоих друзей, и через полчаса они были по ту сторону опасных мест и стояли на большой проселочной дороге, совершенно внезапно вынырнувшей из чащи лесной, куда завел их странный проводник.
– Теперь идите всё прямо! – указал он рукой направление. Ваше счастье, что вовремя сумели меня позвать.
– Но чем, добрый человек, можем мы с тобой расплатиться? – робко спросил Немеровский.
Снова блеснули под усами белые зубы и насмешка мелькнула в глазах у незнакомца.
– А ты, добрый человек, – ответил он в тон, – сперва посчитай у себя в кармане, не ветер ли там гуляет – и, скользнув напоследок взглядом по жалким, мокрым и оборванным путникам, он исчез среди придорожных кустов. Двое друзей остались одни. Дуновенье ветра пролетело над их головами, шелестя среди древесных вершин. Молча, задумчиво двинулись они дальше…
Лишь часа черед два, когда согретые проглянувшим солнцем странники присели отдохнуть у дороги на стволе столетнего лесного исполина, сваленного недавней бурей, Варнаков решился обратиться к Немеровскому.
– Скажите же, ради Бога, Арсений Георгиевич, как вы понимаете всё то, что с нами произошло? Я вижу, что вы знаете что-то, тогда как я – совершенно в потемках, и мне кажется, что я брежу или лишился рассудка.
Поколебавшись несколько минут, филолог ответил:
– Я могу дать вам некоторые объяснения, Дмитрий Павлович, но боюсь, что они покажутся вам еще более дикими и странными, чем факты, с которыми мы столкнулись. Но если вы обещаетесь не пенять на меня… – и на кивок студента, он продолжал; – Вы никогда не слышали слова «aitvaras»? Нет? В литовских говорах встречается также форма aitivaras и acivaras»? В древнейшей литовско-латино-польском словаре это слово переводится терминами: lataviec, incurus. Ну, а вам известно, что такое инкуб?
Варнаков задумчиво потер лоб.
– Слово будто и знакомое, Арсений Георгиевич, но, что оно значит, точно не скажу.
– Инкуб, согласно представлениям средневековья, есть бес, прилетающий совокупляться с женщиной, заслужившей его внимание. Впрочем, применение этого термина в словаре Ширвида[104] к «айтварасу» весьма произвольно. Профессор Креве[105], являющийся, пожалуй, наибольшим авторитетом в вопросах литовского фольклора, категорически против этого возражает. Пожалуй, вернее было бы сравнить айтвараса с русским лешим или домовым; а, может быть, еще ближе он стоит к западному эльфу или кобольду. Во всяком случае, согласно литовским старинным поверьям, живущим и посейчас в народе, айтварас есть лесной дух, бегающий в виде ветра по вершинам деревьев. Если бросить нож в крутящийся вихрь, можно поранить айтвараса. Устав от постоянного движения, он отдыхает в каком-нибудь укромном утолку леса или на берегу озера; такое место можно признать потому, что там, где лежал айтварас, трава выгорает. Чтобы вызвать айтвараса, надо произнести известные заклинания, или в полночь на перекрестке двух дорог, или – в любое время – на одном из мест, которые он посещает. Добиться его благосклонности для крестьянина большое счастье, ибо айтварас приносит своим друзьям зерно и деньги. Чтобы выказать ему благодарность и поддержать с ним добрые сношения, ставят на место, куда он приходит, молоко, мед и яичницу, до чего он очень падок. По ночам айтварас прилетает к своим любимцам в виде огненного змея, вроде кометы. Но беда, если непосвященный застанет его во время визита, или сам хозяин чем-нибудь рассердит. Айтварас тогда улетает навсегда и нередко на прощанье поджигает дом провинившегося; а принесенное им золото и серебро обращается в уголья или во всякий сор – траву, сухие ветви и т. п. Людям айтварас может показываться в форме зверя – волка, медведя, а чаще всего – красного петуха или черного козла; иной рад приходит он, как дряхлый старик или, как юноша; но настоящий его образ – высокого черного человека, похожего на цыгана.
– Так значит человек, которого мы встретили на болоте… – вскричал Варнаков, но Кемеровский не дал ему докончить:
– Я не пытаюсь разобраться в смысле и причинах загадочных явлений, свидетелями которых мы с вами были, Дмитрий Павлович. Мне ясно, что иное объяснение может показаться неправдоподобнее самого происшествия, взятого отдельно. Истина, вообще, нередко поражает профанов. Я только счел своим долгом рассказать вам всё то, что я вычитал когда-то в пыльных фолиантах университетской библиотеки в Ленинграде, и что связано с нашими недавними похождениями. Вы же можете сами сделать выводы и заключения. Впрочем, мы сейчас возвращаемся к реальному миру и, я полагаю, самое лучшее будет, никому не рассказывать этой странной истории, подлинность которой мы бы никогда не смогли доказать, если мы не хотим прослыть сумасшедшими или вралями. И, однако, – понижая тон, прибавил филолог после минутного молчания, – у меня осталось одно доказательство… – и на вопросительный взгляд собеседника, он пояснил: – Убегая из бани, несмотря на испуг, я набил себе карманы золотой и серебряной монетой; а эти старинные монеты, с их загадочностью происхождения, представляют для всякого специалиста немалый интерес.
С этими словами Арсений Георгиевич засунул руку в карман, и вдруг его лицо сразу изменилось и побледнело. С комическим удивлением он вытащил на свет Божий какие-то сухие стебли травы, мокрые грязные листья, колючки репейника. Тщетно продолжал он свои поиски несколько минут и с таким убитым видом, что Варнаков постарался его успокоить.
– Во время нашего скитанья по лесам и болотам вы легко могли потерять деньги, ничего не заметив, а эта труха набилась на их место; посмотрите, вся наша одежда полна колючек и всякой налипшей грязи.
Это было верно, но в умах обоих товарищей брезжило совсем иное объяснение, и ветер, шелестевший в вершинах деревьев, казался Немеровскому чьим-то отдаленным издевательским смехом.
Однако, надо было идти дальше, навстречу своей судьбе. Молодые люди поднялись на ноги и продолжали путь, с опаской, со страхом внезапно наткнуться на немцев. Но