которой, казалось, не было выхода. Увязая то по колено, то по пояс, они, в конце концов, выбрались, однако, на твердое место, и вскоре деревья перелеска, где они очутились, расступились перед ними, и их глазам представилась большая изба, окруженная несколькими подсобными строениями – хлевом, амбаром и баней – с плетнем и разбитым вокруг огородом. Это-то и был Лочу Киемас или Медвежий Хутор, где им суждено было найти убежище.* * *
Хозяин, угрюмый коренастый старик, живые глаза которого мрачно смотрели исподлобья, прикрытые густыми, щетинистыми бровями, с широкой, седой бородой и шапкой непоредевших, когда-то белокурых волос, принял их более любезно, чем обещал его вид.
Война лишила его двух сыновей; одного мобилизовали в советскую армию, другой ушел служить к немцам. Дома осталась только невестка, жена старшего сына, и ей вдвоем со стариком было не управиться с хозяйством. Двое даровых рабочих были в такой момент весьма выгодны, а опасность не очень велика, так как немцы на хутор никогда не заглядывали – и незачем им было лезть в лесную глубь, и небезопасно такое путешествие в глухо волнующейся стране, да и нелегко найти путь через болота.
Взвесив это, Ион Зубрис накормил валившихся с ног от усталости и голода странников, отвел им место для сна на сеновале и постепенно запряг их в работу.
Немеровский, который занимался чуть ли не всеми языками мира и довольно свободно владея литовским, скоро завоевал у старика некоторую симпатию, и они часто вели долгие беседы, бывшие интересными для молодого аспиранта, так как он выпытывал из своего нового хозяина целый клад сведений по литовскому фольклору, с увлечением расспрашивая его о всяких поверьях и приметах, только и сохранившихся в подобных заброшенных и забытых Богом и людьми уголках.
Что до Варнакова, тот больше интересовался невесткой старика, двадцатилетней желтоволосой Веруте, не слишком сурово встречавшей его авансы, хотя им и нелегко было объясняться при помощи небольшого запаса литовских и русских слов, бывших понятными для обоих. Зубрис довольно искоса посматривал на эту дружбу и пока не находил повода для вмешательства.
* * *
Молодые люди неторопливо шли по узкой лесной тропинке, раздвигая порой сходящиеся ветки кустарника и обмениваясь время от времени отрывочными фразами.
– Ну, как вам нравится эта чертова работа, за которую нас последнее время посадили? – бросил Варнаков, шедшему за ним следом Немеровскому. – Вот уж, подлинно, Сизифов труд, еще в темноте! Чего ради Зубрис запрещает нам зажигать свет?
– Ну, ведь это ясно; боится пожара, да и не зря. Впрочем, кто его знает, может быть, тут замешано и какое-нибудь суеверие. Меня больше удивляет другое: откуда у него столько зерна?
– Представьте, я и сам ломаю над этим голову. То, что юн мог собрать со своего поля, мы бы перемололи за один день. Купил он, что ли, – но у кого? И как мы не видели, чтобы он что-нибудь привозил?..
* * *
Работа, которую Зубрис в последнее время взвалил на своих новых батраков, и которая им так не нравилась, заключалась в размоле зерна при помощи примитивной ручной мельницы. Каким-то образом старику удалось составить огромный запас зерна, хотя, впрочем, точно учесть его количество было невозможно, ибо он впускал их в амбар только вечером и запрещал брать с собой свет.
Один раз Варнаков ухитрился заглянуть туда днем и с радостью сообщил Немеровскому, что зерна осталось всего небольшая кучка, но, видимо, запас откуда-то пополнялся: после этого друзья намололи уже много мешков. Понятно, что молодые люди были довольно сильно заинтригованы количеством и происхождением зерна, Варнаков решил выяснить загадку.
Он выпросил у Веруте несколько свечных огарков – свечи у Зубриса ценились на вес золота; их было мало и, чтобы достать их, надо было предпринимать долгое и хлопотливое путешествие – и захватил один из них с собою, идя вечером в амбар.
– Будьте, однако, осторожны, – сказал Немеровский, когда приятель посвятил его в свой план, – если Зубрис вас поймает на месте преступления, выйдет ужасный скандал.
– Что-же, черт ему что ли шепнет о моих намерениях, – усмехнулся геолог. – Хотя с чертом он, впрочем, довольно близко знаком! Вы знаете, Веруте божится, что старик большой знахарь и ведун: в мирное время из окрестных деревень к нему шли целые паломничества просить о приворотном зелье, о наговоре на врагов, о предсказании судьбы, о лекарствах для себя и скота, и он очень успешно выполнял все заказы своих клиентов. Но с нами, русскими, у него найдет коса на камень. Итак, начинаю представление.
Студент щелкнул огнивом и зажег огарок. Смутные тени заходили по просторному помещению; молодым людям показалось, что перед ними во мраке вырисовывались контуры какого-то громадного черного животного…, но в то же мгновение свечка была вырвана из рук геолога и потушена Зубрисом, незаметно вошедшим за их спиною в амбар.
– Что вы делаете, дармоеды? – загремел он грозно. – Вот наказал меня Бог работниками! Мало того, что проку с них, как с пятого колеса в телеге, что усердствуют только за обедом, еще хотят мне дом поджечь! Было вам сказано, не зажигать света!
Друзья молчали, чувствуя, что хозяин отчасти прав; он в самом деле многократно их предупреждал об этом. Немеровский попробовал оправдываться, но рассерженный старик ничего не хотел слушать и велел им кончать работу и идти пока спать.
Друзья ожидали, что гнев хозяина не утихнет и на следующий день, но вопреки их опасениям, всё прошло спокойно. Оказалось, что Зубрис был как раз именинником; по этому случаю, он отложил всё, кроме самой срочной работы, а вечером основательно хлебнул самогону. Невозможность пригласить гостей и вынужденное одиночество так его тяготили, что он позвал к себе Немеровского принять участие в угощении. Варнакова, которого он считал особенно виновным во вчерашнем происшествии, он оставил скучать, сидя на сеновале или бродя бесцельно по двору, и тот, любивший, кстати сказать, выпивку гораздо больше, чем его компаньон, проклинал свою судьбу и день своего рождения, и долго не мог заснуть, слушая песни и громкий разговор, доносившийся из хозяйской избы. Едва же он задремал, как его разбудил, вернувшийся Арсений Георгиевич. С завистью взглянув на его лицо, на котором, вопреки окружавшему их полумраку, геолог разобрал праздничное возбуждение, он промолвил:
– Ну что, видно, не плохо угостил патрон?
– Даже совсем хорошо, – присаживаясь подле товарища, отозвался Немеровский, – но ведь вы знаете, Дмитрий Павлович, что я просто органически не переношу никаких алкогольных напитков; а тут пришлось из вежливости дуть стакан за стаканом отвратительнейший и крепчайший самогон.
– Эх, нам бы обменяться ролями! – улыбнулся Варнаков.
– Нет, на это я, пожалуй, бы не согласился. Старик был сегодня очень интересен. Он мне такие истории рассказал, каких я прежде нигде не слыхивал; кабы не эта чертова