го летописца, собирателя старины. Он с 6 класса учил Яна. Рабочий кабинет с
письменным столом, заваленным вырезками из газет; на полках сочинения
Яна Амоса Коменского, Франтишека Палацкого, Карела Гавличека Боровско-
го, Томаша Масарика… Эти книги брал читать маленький Палах. Учитель
немножко ревновал Яна к «Соколу»; подобно другим ученикам, Ян разрывал-
ся между чтением и занятиями в этой физкультурной патриотической орга-
низации, которая еще в ХIХ веке, во времена Австро-Венгерской монархии,
была для чешской молодежи больше, чем место для тренировки мышц, она
была скорее школой, где укрепляют национальный дух. Настоящие чехи все-
гда из «соколов», спортом часто занимались семьями. «Соколами» были все
Палахи: предки Йозефа и Либуше, они сами, оба их сына. Другой страстью
Йозефа и Либуше был любительский театр; сценические площадки есть во
многих деревнях и сегодня. Каждый спектакль – торжество патриотических
чувств.
Ах, как доволен был вшетатский учитель, когда в последнем классе
школы Ян обнаружил интерес к русско-чешским отношениям в ХI веке, к
начальным временам добрососедства, когда русские и чехи говорили на од-
ном славянском языке, не нуждаясь в переводчиках. Русские тогда звались
полянами, потому что, по В.О.Ключевскому, обитали в полях, земли Чешской
короны и российские соприкасались, а Великий князь Ярослав Мудрый и
чешский Болеслав ощущали себя соседями. Несимпатичен из русских импе-
раторов Яну Палаху был только Николай I, неуверенный в себе и боявшийся
за свою корону, когда народы окраин пытались сбросить с себя унижен-
ность. На его совести разгром польского восстания 1830 года, венгерской ре-
волюции 1848-го, – этого Яну было достаточно, чтобы невзлюбить тирана.
Интерес к восточным соседям сохранялся у Яна и в университетские
годы. В составе студенческих строительных отрядов он дважды бывал в Со-
ветском Союзе. Последний раз – в летние месяцы 1968 года. У него там оста-
валось много друзей. Их сверстников потрясенный Ян увидит в Праге – на
танках.
– Знаете, в дни оккупации Ян как-то пришел ко мне за книгами. Пере-
бирая их на полке, вдруг повернулся: «Пан учитель, кто-то же должен взять
совесть за сердце!» Так он выразился. Я не стал переспрашивать, мы пони-
мали друг друга. Кто-то должен! Но я не думал, что это будет Ян.
Кладбище в стороне от дороги, на пологом склоне холма. Постояв у се-
рых гранитных плит Йозефа Палаха и Либуше Палаховой, по гравийной до-
рожке идем к могиле Яна. Ограды нет, только полевые цветы, много свежих
цветов, и в металлических стаканчиках горящие свечи; местные жители им
никогда не дают погаснуть. На одном из венков бело-сине-красная лента:
«Жертва твоя была не напрасной…». Эта часть кладбища священна, здесь
предают земле не тела, но прах. Природе возвращают ее изначальную сущ-
ность. По ночам, говорят, дух из-под земли встает, струится к небесам, воздух
чист и прозрачен, можно видеть огни городов.
Здесь второе захоронение Яна Палаха.
Когда на Ольшанском кладбище самые близкие опускали в могилу гроб,
надеясь на вечный отныне для Яна покой, своими чувствами они просто-
душно наделяли других, не думая, что во времена Густава Гусака ночью 23
октября 1973 года по указанию властей могильщики тайно разроют могилу,
унесут гроб в крематорий. «Нормализаторы» предадут сожжению Яна Палаха
второй раз. Урну с пеплом тихо увезут во Вшетаты, Либуше Палаховой, она
будет хранить урну дома. Только через полгода мать уговорят предать пепел
сына земле, на сельском кладбище.
Осенью 1980 года умершую Либуше Палахову опустят в могилу рядом с
могилой мужа Йозефа и неподалеку от могилы их сына.
Пан Милослав Слаха говорит, прощаясь: «Если хотите понимать чехов,
вдумайтесь в слова Яна Амоса Коменского: мы готовы скорее страдать на из-
бранном историческом пути, даже обречь себя на гибель, чем позволить ко-
му-нибудь увлечь себя идти с ним к лучшему будущему вопреки своей воле».
Если бы на всю Чехию была только одна могила, могила Яна Палаха, ее
было бы достаточно, чтобы этим словам доверять.
А в Праге на Ольшанском кладбище могила № 89 долго была разрыта и
пуста, хотя по-прежнему сюда приносили цветы. Но времена изменились, пе-
пел Яна Палаха теперь захоронен и на Ольшанах, на том самом кладбище, где
в 1945 году хоронили и советских солдат. Хожу по кладбищу, а перед глазами
сибирский поселок Забитуй, лето 1964 года, и вслед за «Татрами» бежит ста-
ричок Нестеров: «Запишите! В гражданскую войну русских и чехов хоронили
вместе! Рядом! В одних могилах…»
Фотографии к главе 10
Прага, 22 августа 1968
Подавленность населения после ввода войск медики назовут «оккупационным стрессом»
Похороны Яна Палаха. Прага, 25 января 1969
Леонид Брежнев и Густав Гусак в Крыму. Июль 1979
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. «Десятилетия пошли к
черту…»
Картинки времен «нормализации». «Я не готов иметь с этой пар-
тией что-либо общее, агой!» «Ясно, что больших путешествий у
меня не будет…» «Придется распрощаться с моим домом». Чьи
были кости в снегах Килиманджаро? Ганзелка в перестроечной
Москве. Две встречи с Дубчеком
Обидней всего чехам и словакам был не столько разгром Пражской вес-
ны, сколько торжествующая роль в этой истории одной из самых сильных
держав, близостью с которой гордились, на которую так надеялись, которой
подражали. Современники Второй мировой войны и поколения, шедшие за
ними, не знали такого горького разочарования, травмы для их историческо-
го сознания. Даже функционеры, причастные к приглашению войск, сотруд-
ничавшие с ними, были в замешательстве; приходило ощущение, что нации
больше не подняться.
У чехословацких властей, сломленных «московскими переговорами», ни
на что не оставалось сил, кроме как убеждать сограждан и друг друга в неиз-
бежности процесса, с которым надо смириться, как с единственной возмож-
ностью выживания. Заводы продолжали работать, выполняли советские за-
казы; люди ходили в театры, концертные залы, рестораны; в пивнушках
громче прежнего пели песни времен легионеров и Первой республики. На
встречаемых в городе советских военных никто не обращал внимания; про-
хожие всем своим видом давали им понять, что не стоит надеяться быть за-
меченными. Мы вас не знаем, не видим, для нас вы не существуете.
Крестьяне, как прежде, обрабатывали землю, ходили за скотом, делали
домашнее вино, и когда забивали кабана, за выставленными на улице стола-
ми собиралось полдеревни. На столы несли блюда с жирным супом, жареной
и вареной свининой, всевозможными колбасами, сардельками, голубцами.
Крепкий мясной дух уплывал далеко окрест, дурманя головы спрятанным в
лесах советским гарнизонам.
Интеллектуалы призывали народ не к отмщению, не к злобе, не к рез-
ким движениям, но к избавлению от взаимного недоверия и страха. А тре-
вожная атмосфера сгущалась. Смрковского, недавнего председателя парла-
мента, тяжело больного (рак бедренного сустава), вывезли с дачи в Хискове
в полицию близлежащего городка Бероун. «Расскажите о шпионских сведе-
ниях, которые ваша жена передавала австрийским гражданам в Праге, когда
вы возглавляли Национальное собрание». Смрковский не желал говорить в
таком тоне и потребовал отвезти домой. Машины не будет, сказали поли-
цейские, пока он не подпишет протокол. «В таком случае, – ответил Смрков-
ский, – я сяду на тротуаре перед дверьми, кто-нибудь наверняка меня узнает
и отвезет». 1
Из всех последствий советской оккупации это самое страшное: в стране
Яна Амоса Коменского дети отказываются верить своим учителям. Учителя
детям смешны, как клоуны, вынужденные говорить то, что их заставляют.
Страх за детей вынуждает родителей дома помалкивать или кривить душой.
Сознательное двоемыслие становится способом выживания. В Союзе мы к
этому привыкли, уже не замечаем, но я помню, как меня потрясло, когда моя
дочь, задав какой-то вопрос, посмотрела на меня умоляюще: «Папа, только
скажи не как надо, а как на самом деле».
Недавние пражские реформаторы, еще не отлученные от власти, ста-
раются не раздражать советское руководство; послушно передвигают друг