цензура над средствами информации. По их пониманию, у народа нет буду-
щего, если выпасть из упряжки с Советским Союзом. И пусть в чьих-то глазах
соседняя империя выглядит отсталой, живущей хуже их всех, это следствие
ее добровольного бремени содержать и кормить другие народы. В чешских и
словацких городах гуще прежнего офицеров КГБ, сотрудников чехословац-
кой безопасности, их оживившейся агентуры. Общественные сумерки сгу-
щаются, а реформаторы во власти утрачивают последние признаки полити-
ческой проницательности. Они еще на что-то надеются, делают вид, что все
идет, как надо; пытаются по мере сил сопротивляться. Но даже к железу ко-
гда-то приходит усталость.
Именно в это время на Вацлавской площади вспыхнул живой факел.
Растерянные «нормализаторы» старались объяснить случившееся экс-
травагантной выходкой излишне впечатлительного, сосредоточенного на
личных переживаниях молодого человека. Поползли слухи, будто студенту
обещали дать бутылку с жидкостью, которая горит холодным пламенем, ис-
ключающим ожоги, а случилось досадное, даже чудовищное, но несомненное
недоразумение. Функционерам невозможно было признать самосожжение
следствием стыда за унижение страны, за поведение властей.
С Яном Палахом прощались на философском факультете Карлова уни-
верситета. Люди шли и шли траурной процессией через Староместскую
площадь, мимо памятника Яну Гусу, к месту новой исторической скорби. В
поступке одного аккумулировалось отчаяние всех. Многие сжимали кулаки,
не зная, как ответить самим себе, сможет ли эта страшная плата что-то из-
менить в бессильном и оцепеневшем обществе.
А 25 января три десятка человек, большей частью родственники и жур-
налисты, собрались на Ольшанском кладбище, неподалеку от захоронения
советских солдат в 1945 году. Здесь было тихо, несуетно, малолюдно, как на
сельском кладбище. Простой гроб на веревках опускали в могилу № 89. Ни-
каких кулаков – только горящие свечи в руках. Священник Якоб Троян окро-
пил могилу святой водой. «Я думаю, – сказал священник, – никто из нас пока
не способен осознать глубоко, что произошло и какие всходы даст в нашей
жизни эта жертва…»
Она оказалась не последней.
На той же Вацлавской площади, близ гостиницы «Ялта» в знак протеста
против оккупации 25 февраля поджег себя 19-летний Ян Заиц из Шумперка
(Северная Моравия), учащийся железнодорожного техникума. Он это сделал
в проходе между зданиями, надеясь выбежать на открытое пространство
площади, но добежать не успел. По заключению медиков, он не страдал ду-
шевным заболеванием, не был замечен в слабости к алкоголю или наркоти-
ческим веществам, но в классе был лидером, человеком с обостренным чув-
ством правды и справедливости. В оставленной им предсмертной записке он
называл себя «факелом номер два», возгоревшимся, чтобы будоражить и
дальше дремлющую в людях совесть.
Полтора месяца спустя в средневековом моравском городке Йиглаве на
площади Мира поджег себя сорокалетний Эвжен Плоцек, добрый семьянин,
отец 15-летнего сына. По мнению всех, его знавших, серьезный, спокойный,
обязательный человек, сторонник дубчековских реформ, делегат ХIV (Высо-
чанского) съезда партии. Ни в каких вредных наклонностях и в нарушении
психики тоже не был замечен. На одном из листков, им оставленных, он
написал: «Я за человеческое лицо и не переношу насилия». Не взрывчатым
юношеским порывом, но всем своим жизненным опытом он восстал против
оскорбляющей его, его семью, его народ постыдной «нормализации»,
С 16 января по 30 апреля доцент Милан Черный и его группа зареги-
стрировали на территории Чехии и Моравии еще 26 случаев самосожжения.
Среди них четыре женщины. Хотя общая атмосфера в стране оставалась той
же, ученые не стремились во всех разочарованиях жизнью непременно ви-
деть политику; у некоторых жертв обнаруживали психические отклонения,
вызванные личными и семейными проблемами. Избрание именно этого спо-
соба самоубийства выдавало, видимо, желание, может быть, бессознатель-
ное, романтизировать уход и хотя бы чуть погреться в лучах поклонения, ко-
торым были отмечены первые жертвы. Как бы ни было, эпидемия само-
убийств после гибели Яна Палаха свидетельствует о глубоко проникшей в
общество подавленности, утрате смысла существования. Медики назовут это
«оккупационным стрессом» 9.
Ян Палах выбрал философию под влиянием унаследованного от отца
интереса к всеобщей истории. Отец, вшетатский кондитер, не слишком
успешный в торговле, много читал, хранил книги и совсем забывал о делах,
когда где-то возникал спор о будущем устройстве мира. В среднем сословии,
особенно в чешской провинции, всегда находились любители жарких диспу-
тов. Так что Йозеф Палах, отец двух сыновей, не был исключением. Прожив
немногим больше пятидесяти, он умер от инфаркта, не оставив семье боль-
шого наследства, но внушив сыновьям обязанность быть во всем искателями
истины, жить своим умом.
Мироощущению юного Яна, многих его сверстников ближе других был
Ян Амос Коменский, просветитель-гуманист ХVII века. Он был кумиром не
одного поколения молодых интеллектуалов, остро переживавших взлет и
падение общественной активности. В предшественниках чехи искали опору
своим надеждам на равноправное национальное развитие. По Коменскому,
великие державы должны прекратить между собой вражду, дать мир «хри-
стианским народам», а это наступит, когда ружья будут применять «только
против хищников», а пушки переплавят на колокола, чтобы «созывать наро-
ды». Милые утопические планы отвечали чешской ментальности с ее верой в
победу скорее разума и знаний, нежели грубой силы. Духовное завещание
Коменского, его трактат «Необходимо только одно», написанный в 1668 го-
ду, был бы поводом в 1968 году всей Европой отметить 300-летие этой глу-
бокой проповеди мира и исправления человеческих дел. Но до этого ли бы-
ло…
Под влиянием идей Яна Амоса Коменского в первые дни оккупации
студент Палах пишет для семинара реферат «Значение сознания в поступках
человека». Человечество, замечает он, стоит на развилке, его существование
в собственных руках, и изменение (совершенствование) мышления – одно из
необходимых условий прогресса. Той же осенью пражские студенты, и Палах
в их числе, переживая спад общественной активности, устраивают массовую
забастовку с национальными флагами и плакатами, стараясь встряхнуть лю-
дей, помочь избавиться от чувства безысходности. Но молчат, не хотят гово-
рить со студентами их сверстники, советские солдаты. Под стук дождей и гул
холодного ветра танкисты сидят у железных печей в двадцатиместных па-
латках. Отныне брезентовые палатки, которые скоро прикроет снег, станут
их жильем, столовой, клубом, а заодно – образом слякотной Европы, которую
их послали спасать. Впереди когда-нибудь – возвращение на родину, экзаме-
ны в вузы, рефераты о роли сознания… Но, может быть, им предложат совсем
другие темы.
Мы говорим об этом в машине с Яном Петранеком.
Спасибо Яну, он согласился помочь мне добраться до поселка Вшетаты,
родины Палахов. Осенним утром 1990 года мы выедем из Праги и возьмем
курс на север, к виноградной равнине между Лабой и Влтавой, в сторону го-
родка Мельника, центра чешского виноделия. Но туда не попадем, а через
сорок километров пути, не доезжая до виноградников километров пятна-
дцать, свернем к Вшетатам. Машину Ян ведет спокойно, вдоль кукурузных
полей, не отрывая глаза от дороги, не утомляя излишней информацией, но
не упуская случая вспомнить о деталях, помогающих лучше почувствовать
пережитое.
– Знаешь, в феврале 1969 года кто-то отправил письмо Либуше Палахо-
вой. Она еще не пришла в себя после похорон Яна. «Вы правы, – было в пись-
ме, – правда победит, но это случится, когда на свет выйдет вся эта комедия,
в которой главную роль отвели вашему сыну…» Подписи под письмом «сту-
дентов из Оломоуца» оказались вымышлены, авторов не нашли. Потом пу-
стили слух, будто самосожжение Палаха организовали сами активисты
Пражской весны: драматург Когоут, спортсмен Затопек, шахматист Пахман,
публицист Шкутина, студенческий вожак Голечек. Подонки есть у вас, есть и
у нас 10.
…Во Вшетатах находим дом учителя истории Милослава Слаха, местно-
го летописца, собирателя старины. Он с 6 класса учил Яна. Рабочий кабинет с